Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Какое-то внутреннее чувство, должно быть чувство самосохранения, упорно шептало мне:

«Оставь, оставь на этот раз. Ты можешь поплатиться жизнью».

Долго эта анонимка лежала у меня в кармане. Шло время, а я всё не решалась что-либо предпринимать. Но мысль о ней постоянно торчала в голове. Она жгла мою душу, не давала покоя ни днём, ни даже ночью.

«Делайте, чтобы не было больше зла», — просила, умоляла анонимная записка.

А перед глазами стоял вопрошающий взгляд моих сыновей….

Нет, не могла я пойти в сделку со своей совестью. И я решила, наконец, действовать.

Истории смертей Иванова и Русских, вызвавших в своё время возмущение всех жителей посёлка, я слышала раньше. Сейчас предстояло всё выяснить во всех подробностях и написать. Куда?

Тоже предстояло решить.

Началась целая серия бесед с родными умерших, с медицинскими работниками, с теми, кто лежал в стационаре в одно время с погибшими, очень осторожных бесед с постоянным напоминанием ничего не говорить Глебу. Порой просто удивляло, насколько у людей сильна боязнь за свою жизнь, за своё благополучие и спокойствие. Заканчивались эти беседы обычной просьбой: «Только, пожалуйста, не говорите на меня, не выдавайте меня». Тогда совместно начинали решать, каким образом, никого не выдавая, раскрыть и обезвредить зло, творимое нашим участковым врачом Куклиным Глебом Глебовичем.

Многие старались вообще избежать сообщения мне каких-либо сведений и откровенных разговоров, хотя хорошо знали, что я без самой крайней необходимости не назову их имён никому. И все-таки в большинстве случаев боязнь за других побеждала. Даже у таких людей, которые надеются всепрощением заслужить себе место в раю, на «том свете».

…К жене Русских П.Г. я пришла поздно вечером. Дома она была одна.

— Расскажите, пожалуйста, как умер ваш муж, — попросила я её.

Тихой, размеренной речью святоши начала она уговаривать меня оставить то, что я начала.

— Бог с ним. Его ведь всё равно уже не вернёшь. Ни к чему это всё, — убеждала она.

— Ну, а свидетельство о его смерти вы мне можете показать?

— Нет, не найти мне его сейчас. Куда-то сунула и сама не помню. Да вы лучше уж отступитесь-ка от этого. Право, отступитесь, — снова начала она упрашивать меня.

И тут я не выдержала, взорвалась:

— Нет, не отступлюсь! Поймите вы, я ведь делаю это не для себя лично, для других. Погиб Иванов — врачу всё сошло с рук, все смолчали. Вот гибнет ваш муж. Опять всё сходит с рук. А врач уже совсем обнаглел, а на больных наплевать. И вот умирает Веселков…. А что, если завтра заболеет ваша дочь, и ей потребуется срочная операция, а врач опять будет пьян? Или окажется на операции у пьяного врача Сорокина Лина — мать десятерых детей, и погибнет, как ваш муж. Сколько сирот останется после нее! Поймите, я не за себя беспокоюсь…. За людей беру удар на себя. Мне ведь они не простят…, - уже тише добавила я, думая про себя не об одном только Глебе.

Я говорила и с радостью видела, как моя тревога за судьбы людей передаётся и ей, как светлеет её лицо и в глубине её глаз появляются тёплые искорки сочувствия ко мне.

— Погодите, посмотрю….

Она вышла в другую комнату и тотчас же вернулась со свидетельством о смерти своего мужа, с которого я и списала то, что мне было нужно.

До глубины души потряс рассказ Юли Ивановой о гибели своего мужа. Разве можно было остаться равнодушной к тому, что я от неё узнала? Никогда бы я не простила себе этого.

А узнала я следующее.

Фёдор Дмитриевич Иванов со своей женой и многочисленным потомством жил на Бугровке. Когда-то это был небольшой посёлок лесозаготовителей. После окончания работ на этом участке все разъехались, кроме семьи Ивановых. Куклин Г.Г. вместе со своими дружками, в числе которых был один из рабочих химлесхоза некто Жуйков Г.И. — человек жестокий и мстительный, на санитарной машине нередко приезжал сюда на охоту. После очередной облавы на лесных обитателей, Юля случайно обнаружила в реке лосиное мясо, привязанное бечевой за стоявшую на берегу берёзу. Вскоре за ним приехала больничная машина. Старший сын Юли на мотоцикле незаметно опередил её и, приехав в завод, сообщил об убитом лосе участковому милиционеру. Оба они встали на караул, ожидая возвращения охотников. Но санитарная машина проехала другой улицей, а участковый не захотел последовать за ней. Мало того, он, видимо сообщил Куклину, кто их видел. Не осталось это тайной и для Жуйкова. Оба они затаили злобу и ждали подходящего случая, чтобы отомстить Иванову.

Случай вскоре представился.

У Иванова появились боли в области печени, и он был положен на койку. Лечила его Столбова Э.А. — фельдшер нашей больницы. Куклин где-то находился в отлучке. Болезнь Иванова оказалась не опасной, и ему день ото дня становилось всё лучше и лучше. Вечерами он часто играл с выздоравливающими больными в карты и собирался домой.

Наступила пятница, а за ней предстоял день обещанной выписки. В ночь на субботу около двух часов ночи в больнице появился неизвестно откуда взявшийся Глеб. Он вызвал Иванова в процедурную и сделал ему укол, после которого тот сразу почувствовал себя хуже. Боли усиливались всё более и более. У него началась одышка, он не находил себе места.

Глеб же утром на санитарной машине, как ни в чём не бывало, со спокойной душой отправился на охоту. Дежурная сестра Шуклина Н.С. предпринимала всё, чтобы облегчить страдания больного, но ничего не помогало. Иванов задохнулся.

Срочно вызвали в больницу жену. Ей Иванов успел рассказать всё. «Столбова меня вылечила, а Глеб меня убил…. Убил меня Глеб…», — в смертельной тоске повторял он», — рассказывала мне Юля.

Около двух часов дня Иванов умер на руках у жены.

Врач вернулся только к вечеру.

Возмущению больных, находившихся в стационаре, не было границ. К сожалению, ни один из них не высказал своё возмущение прямо Куклину, не потребовал у него объяснения случившегося, боясь за свою жизнь.

Родные Иванова потребовали вскрытия трупа в их присутствии. Было решено вскрытие оставить до понедельника. Однако в воскресенье рано утром в присутствии двух нянь и лаборантки труп был вскрыт.

Поразили всех непомерно раздутые лёгкие. «Инфаркт», — записал Куклин причину смерти. Легко и просто.

Было это 4 декабря 1971 года.

В ту трагическую для Иванова ночь дежурила медсестра Фефилова Мария Викуловна. Она охнула и заплакала, когда я показала ей анонимку, но на мои вопросы о всём случившемся отвечала одно: «Не помню, ничего не помню». Чувство боязни за себя оказалось сильнее её всегдашней доброты и отзывчивости к страданиям больных.

Боясь за свою жизнь и жизнь своих детей, не стала тогда возбуждать судебное дело жена Иванова. Не дала она это сделать и родным своего мужа. Так и осталось не наказанным это преступление. Зато Глеб Глебович почувствовал себя полновластным хозяином. Он работал, когда хотел, ездил на больничной машине куда хотел, пил, сколько мог и скатывался всё ниже и ниже. Лечить он начал по выбору: тех, от кого зависело его положение, и тех, с кем пил, освобождал от работы по первой их просьбе. До остальных же больных, рядовых жителей посёлка, ему не было никакого дела. Он был с ними даже жесток, если они отрывали его от выпивок. За смертью Иванова последовала смерть Русских П.Г., умершего после операции аппендицита, сделанной врачом в нетрезвом состоянии, потом смерть Веселкова…. Весь посёлок всколыхнуло известие о его гибели. И снова общее возмущение.