Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

— А у нас несчастье, Тася….

— Какое несчастье?

— Виктор-то ведь умер….

— Как умер? — не поняла я. — Какой Виктор?

До сознания просто не доходил смысл сказанного. Настолько было неправдоподобно то, что я услышала.

— Да наш-то Виктор….

Кое-как начала понимать, что речь идёт о Валином брате. Это был крупный здоровяк, немного медлительный, рассудительный, способный, деловой. Работал он начальником лаборатории металлургического завода.

И вот его не стало.

Это не укладывалось в сознании, в это не верилось, не хотелось верить.

Но всё было так.

Валина мама, Александра Ивановна рассказала, как это произошло.

Виктор приехал из командировки 5-го ноября. Пришёл его начальник. Выпили. Изрядно. Утром 6-го зашли товарищи по работе. Ещё выпили. В традицию же вошло при каждой встрече обязательно выпивать!

7-го ноября его жена Люда стала собираться на демонстрацию.

— Витя, а ты чего не собираешься? — спросила она мужа, ни с того, ни с чего взявшегося чинить поломанный приёмник.

— Что-то мне нехорошо, Люда…. Ты иди одна, я дома побуду.

— Может мне тоже остаться? — спросила обеспокоенная жена. — Что с тобой?

— Да так… пустяки. Пройдёт… — успокоил её Виктор. — А ты иди…. Не беспокойся.

Люда ушла.

После демонстрации она сразу заспешила домой. Постучала в дверь. За ней стояла полная тишина.

— Виктор, открой! — постучала она сильнее.

И снова тишина.

«Верно, уснул крепко», — подумала Люда, а в сердце уже начала закрадываться тревога.

В дверь посыпались частые Людины удары.

В квартире по-прежнему стояла полная тишина.

Вконец обеспокоенная, Люда побежала за товарищем Виктора.

Дверь взломали. Сунулись во все углы квартиры. Заглянули в ванную.

…Виктор лежал в ванне, наполовину заполненной водой. Голова его бессильно свесилась на край. Он был мёртв.

Кто опишет горе и страдание жены, потерявшей любимого мужа?

Ещё не понимая ужаса всего случившегося, стояли у трупа отца двое их малолетних сыновей. Не легко придётся им в жизни без крепкой поддержки отца, без его доброго совета.

Кому нужны такие жертвы? В душе бушевала ненависть к тем, кто выпустил на свободу ненасытного «зеленого змея» ради сохранения своей власти над людьми.

Теперь я знала, с кем и за что поведу борьбу. Пусть не хватит моих сил, но её продолжат другие, рано или поздно они одержат победу. История заклеймит вечным позором людей, поправших Ленинские идеалы, Ленинские нормы человеческих отношений, заклеймит за то преступление, которое они совершили.

После тех встреч с инструкторами Обкома и Соловьёвым я старалась не замечать того, что делается в посёлке и коллективах. После большого напряжения нервной системе действительно требовался отдых. Моральная победа далась нелегко. Откуда-то появилась паршивая мыслишка:

«И без тебя, если надоест терпеть, найдутся люди, которые не побоятся выступить против зла. Нечего тебе везде соваться».

Ох, как она была противна всему моему существу! Но я стойко придерживалась так необходимого мне сейчас нейтралитета.

Ко мне по-прежнему шли люди со своими бедами, а я отвечала:

«Вы сами должны….», «Вы сами можете постоять за себя….» и ограничивалась тем, что давала совет, как лучше действовать. Помогала лишь в том случае, если видела, что человек в силу своей малограмотности действительно нуждается в моей действенной помощи. Почти совсем не выходила в посёлок, чтобы не встречаться ни с кем.

Этому способствовали и заботы по хозяйству. Июль для нас — самая горячая пора.

Лето выдалось нынче совсем необычным. Уже с конца апреля по дорогам за автомашинами стояли столбы пыли. Скупые, резкие дожди едва мочили иссохшую землю. Высохла и пожелтела трава. Бедные коровы протяжно мычали на выгоне и спасались от голода, поедая малинник, ивняк и прочую кустарниковую растительность. Сена на лугах по низинам накосили чуть не вдвое меньше обычного. Люди кинулись за травой в делянки, и зазвенели косы там, где раньше беззаботно стрекотали кузнечики.

Где-то со середины июля начались обильные дожди. Зазеленели скошенные луга, медленно стала оживать картошка, уже начавшая было свёртывать свои листья и готовиться к неминуемой гибели. Из намокшей тёплой земли дружно полезли грибы. Их было так много, что жители не успевали выбирать. Особенно белых.

«Не иначе, к войне», — говорили одни.

«Это к хорошей жизни», — замечали другие, заготовляя впрок щедрые лесные дары.

С великой неохотой, но с сознанием необходимости занималась своим личным хозяйством и я. Надо же чем-то кормить и одевать своих сыновей при нашем небогатом, особенно у Петра, пенсионном обеспечении. Всем существом моим владело только одно желание: обязательно дожить до весны 1974 года, чтобы самой отправить прощальное письмо и тем самым навсегда покончить со своим глубоко личным, чтобы вся остальная моя жизнь принадлежала бы только людям, чтобы совершенно оторваться от своего интимного, глубоко личного, чтобы только радость окружающих меня была и моей радостью, горе и боль их — тоже моими, чтобы я могла вобрать в себя всю полноту общей жизни людей нашего времени, времени переходного периода от социализма к коммунизму с его положительными и отрицательными сторонами, с многообразием форм проявления того и другого.

В душе рождается ещё не совсем ясная во всех деталях какая-то далёкая цель: ездить, смотреть, думать, и о всём значительном, новом, интересом, поучительном рассказывать всем, рассказывать так, чтобы мой рассказ доходил до души, как доходил до людей наш «Устный журнал».

И всё-таки мне снова пришлось вступить в борьбу со злом, в борьбу, которая может кончиться для меня, если не хватит сил, я это вполне сознаю, моей гибелью. Но не вступить в бой не могла.

Всё началось со смерти нашего свата Веселкова П.К., нет, даже не с неё, тут бы я, пожалуй, могла ограничиться одним возмущением по поводу поведения врача нашей участковой больницы Куклина Г.Г., недостойного не только для медицинского работника, но и для человека вообще, предоставив поле действия нашей сватье и её родственникам, прибывшим на похороны, а с той анонимной просьбы, опущенной в наш почтовый ящик в конверте без адреса. Просьба эта, написанная от руки, печатными буквами, гласила:

«На совести врача Иванов с Бугровки, Русских Петя и ваш сват. Проверяйте, чтобы не было больше зла. Виноваты медики».

Читали мы эту анонимку всей семьей. — Что ты думаешь делать, мама? — спросил Саша.

А рядом стояли Толя и Вова. Оба неотрывно смотрели на меня и ожидали моего решения.

— Что-то придётся делать, конечно. Не оставить же это так, раз просят люди, — ответила я.