Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 3

Именно такое положение и будет развивать в людях и чувство хозяина всей жизни, и высокое чувство ответственности перед коллективом, перед людьми.

Это уже есть в лучших коллективах, руководимых настоящими коммунистами. Скоро это будет нормой жизни для всех.

Один за другим, наполненные семейными делами и заботами, прошли март, апрель, май, июнь, июль и август 1975 года. Тут и окончание Аликом Ижевского мехинститута, и его вступление в самостоятельную трудовую жизнь, и поступление, окончившего в этом году 10-й класс Толи, в ИжСХИ, и ещё масса других семейных дел и событий. Наверное, дел и забот таких немало в любой многодетной семье.

И вот ещё один месяц — сентябрь.

….Смерть снова сжала меня, как 32 года назад, в своих костлявых, холодных объятиях. Одну за другой уносит больничная нянечка тарелки с нетронутой едой….

Мы лежим в палате вдвоем: рядом со мной поместили старушку лет 67, тучную, полуслепую и полуглухую. У неё высокое давление и больное сердце. Она часто плачет и жалуется на свою судьбу.

— Смотрите-ка, ведь экое тяжёлое время пережили, сколь коры-то да гнилой картошки переели, а теперь вот жить бы да жить только.

Она трёт слезящиеся глаза и тяжело вздыхает.

— Другим ведь вот как-то ничего не делается, а ко мне всякая хворь вяжется.

Меня возмущает её постоянная зависть к тем, кто не болеет и пользуется всеми благами нашей жизни. Стараюсь примирить её со своим положением без зависти к здоровым людям.

— Что сделаешь, если нам пришлось жить в такое тяжёлое время. Такая уж наша судьба. Кому-то ведь надо же было нести на своих плечах все тягости военного времени. Зато мы можем гордиться, что всё выдержали, выстояли. А сейчас что? Сейчас нам и умирать можно, мы своё в жизни сделали.

По её брошенному на меня косому взгляду понимаю, что она никак не согласна сейчас умирать.

— Да какие мои годы-то ещё? — протестует она. — Другие много старше меня, а живут здоровёхоньки.

— Ну и пусть живут. А я вот не о тех думаю, кто старше меня и ничего, бегает, а о тех, кто умирает в молодые годы. Им то бы вот жить да жить надо, а они погибают. Вон у Дементьевых Коля. Молодой, и жизни-то совсем не видел, а вот, поди ты, что случилось.

Коля был призван в армию и там погиб в результате неосторожного обращения с оружием.

— А мы что, — продолжаю я, — мы своё уже отжили, отработали, нам и умирать не страшно, — отстаиваю я своё.

— Пожить ещё охота.

— Это уж как придётся. Может, мы с вами и поправимся, и поживём ещё.

— Хоть бы так….

— Она ложится, с головой накрывается одеялом и затихает.

А мне не спится. И не страх перед небытием гонит сон, а суровая оценка прожитых лет. Своих и всего нашего поколения, времени, в какое пришли наши юные годы и годы труда.

В истории человечества люди двух поколений особенно будут чтимы потомками. Это, прежде всего, поколения, свершившего Великую Октябрьскую революцию, и поколения отстоявшего завоевания её в Великой Отечественной войне.

Я горжусь тем, что принадлежала к одному из этих поколений, горжусь тем, что в общей борьбе с нависшей над человечеством смертельной опасностью есть и моя доля труда. Это наши студенческие руки в свободное от учёбы время готовили вооружение для нашей армии, работали на полях, рыли противотанковые рвы и строили оборонительные сооружения. Это наши руки грузили и разгружали вагоны, заготовляли дрова, перевязывали раненых и писали им письма в госпиталях, вязали варежки и шили кисеты для бойцов. Да разве напишешь обо всех работах, какие нам пришлось выполнять, обо всех делах, какие пришлось переделать! И учиться, учиться, отрывая время ото сна от отдыха. Впрочем, отдыха мы просто не знали. Я горжусь тем, что честно и достойно прожила свою жизнь, и потому, наверное, мне не страшно умирать. Своё в жизни я действительно уже сделала.

Нет, немного не всё: надо бы и последнему сыну помочь встать на самостоятельный, трудовой путь. Он пока у нас ещё на распутье, пока набирает физический и духовный багаж, необходимый на жизненном пути.

Но это уже как придётся.

….А ведь право же и смерть бывает порой сознательной. Отпустила меня, только вот не знаю, надолго ли, успею ли и Володе дать путёвку в самостоятельную жизнь, чтобы мой уход из жизни в небытие не вызвал бы большого горя и надлома неокрепшей души.

Сыны мои, дети мои…. О, они знают, чем порадовать меня, что в первую очередь сообщить мне из своей жизни!

Очень редко пишут о том, какие вещи приобрели и на какие вещи деньги копят, сколько зарабатывают и где думают заработать больше.

Пишут о другом.

Серёжа: «С «Пика» меня списали с большой неохотой, не хотел меня старпом отпускать, говорит, что хороших моряков он не списывает, а он считает меня одним из лучших. 21-го апреля мне присвоили звание ударника коммунистического труда, решением судового комитета записали на судовую доску почёта».

(Из письма начала мая 1975 г.)

Коля: «На работе у меня всё в порядке, с обязанностями начальника лаборатории справился успешно. Сейчас веду общественную работу: избрали комсоргом смены цеха. Избрали делегатом на заводскую отчётно-выборную конференцию, на ней избрали делегатом и на городскую. Так что сейчас я по горло загружён общественной работой».

(Из письма от 15 октября 1975 г.)

Знаю, никогда не будут они стяжателями, никогда в их жизнь не войдёт вещная болезнь, как не было её и в нашей жизни, никогда не будет у них стремления к личному обогащению.

Помню, как увезла старшего сына устраиваться на работу в В-Салду к неродной дочери Светлане. Утром, он ещё спал, собралась в обратный путь. Разбудила его.

— Ну, сынок, вот и подошла пора тебе самому определяться в жизни. Ты первый из братьев встаешь на самостоятельный трудовой путь. Смотри же, с тебя будут брать пример младшие. И помни: на вес золота ценятся сейчас и будут впредь цениться люди трезвые и с головой, честные и трудолюбивые.

С того памятного утра прошло около четырех лет. По моему наказу или нет, но Коля действительно стал примером для младших. На него я постоянно ссылаюсь, когда хочу доказать свою правоту.

Вот они, мои сыновья, идут по жизни с моей идеологией, моим мировоззрением в душе, моим и их отца, но моим больше.

А я? А я, перекачав в детей и в учеников своих всё, что было во мне, могу и уйти из жизни, уйти со спокойной совестью и душой, с сознанием выполненного долга и перед природой, и перед обществом.

Всю жизнь я старалась пополнять себя, чтобы было чего перекачивать, а сейчас уж для этого нет больше ни душевных сил, ни физических возможностей.