Ирина Нельсон - Люблю

Я не держала его за эту клятву. Я бы поняла его, если бы он захотел остаться. Как профессионал, я бы его поняла – и как любящий человек, отпустила бы.

Но он вернулся со мной в Москву.

Я была в Нью-Йорке, когда мне позвонили и сказали, что папа скончался. Это был шок. Как бы мы ни готовились к смерти наших родных, это всегда будет шоком. Да даже нет, слово «шок» слишком слабое для того, чтобы описать, что я тогда ощущала. Это было, словно кто-то внезапно выключил свет в комнате. Раз – и все, и кругом только сплошная, плотная, всепроникающая темнота. И в этой темноте – едва слышные, глухие, словно они пробиваются сквозь стену, слова: «Ирина, папа умер».

Ирина, папа умер…

Я не могла поверить этому.

Да, он болел, да, мы все знали, что это произойдет, но это знание было таким… нечетким, чуть зыбким. В нем таилась надежда. Робкая надежда, что все обойдется. Что папа проживет еще один день, а потом еще, и еще, и еще… И наступит лето, и обагрит землю ягодами рябины осень, и укроет землю белым одеялом зима, и наступит весна в венке из подснежников… а папа будет жить, и жить, и жить… И вот эта надежда прекратилась. Умерла. Уничтожилась.

«Папа умер» – эти два слова на время разрушили мой мир.

Я рыдала прямо посреди улицы потому, что я никогда больше не увижу его, не услышу его голоса по телефону, не услышу этого «Ира! Как дела?», потому что я не была рядом, потому что в последние минуты не смогла помочь… Потому что даже сейчас я далеко, далеко, безумно далеко…

И мне казалось, что весь мир плачет вместе со мной. Я больше не услышу его голос в трубке, когда он звонил мне и говорил: «Как дела, доченька?» Воспоминания из детства закрутились у меня в голове. Как папа привозил из своих поездок коврижки и клал их нам с сестрой под подушки, как мы с ним вместе ремонтировали мотоцикл и потом ехали за грибами, а я сидела на «почетном месте» перед папкой на бензобаке и держалась за руль.

Вспомнилось, как он частенько успокаивал маму и говорил свое любимое: «Ладно, ладно, все будет хорошо!» И от этих простых слов появлялась у всех нас огромная уверенность в том, что все и в правду будет хорошо. Обязательно.

Накрапывал мелкий и отчего-то очень теплый дождик, и по стенам домов бежали капли воды – как крупные слезы города, который страдал вместе со мной.

Я рыдала – и люди, проходя мимо меня, сжимались и ускоряли шаг, словно боясь, что мое горе зацепится за них, прилипнет и уйдет с ними в их дома. Они не знали, что произошло у меня, но мои рыдания говорили ясно: здесь побывала смерть. И люди в панике бежали прочь от неё.

Слава взял меня за руку и повел по улице, а я ничего не видела, слезы застилали мне глаза. Я шла за Славой, ощущая тепло и крепость его руки, бесконечно доверяя ему, понимая, что сейчас он – мой спасательный круг в этом океане боли и печали.

Мы шли и шли по Нью-Йорку, по Манхэттену – и вдруг из-за домов появилась большая католическая церковь, старый храм еще со времен основания города. Здание, которое видело на своем веку столько боли и печали, столько трагедий и смертей… И при этом такое светлое, приветливое и открытое всем…

– Я хочу зайти помолиться, – сказала я. – Я хочу помолиться.

Слава кивнул, гладя меня по голове:

– Да, я сам хотел тебе это сказать. Душа твоего папы еще рядом с нами, надо зайти в церковь… Надо сказать все, что хочешь, все, что хочешь рассказать, объяснить, попрощаться…

Церковь уже закрывалась. Был поздний вечер. Но священник – поляк – задержался там как будто специально для меня… Мистика. И он не сказал: «Закрыто, приходите завтра». Он протянул ко мне навстречу руки:

– Что случилось? – спросил он, увидев мои слезы.

И я все рассказала. Я рыдала и рассказывала. Я рыдала, рыдала, рыдала. Мои слова тонули в всхлипах, но священник все понимал. Он обнял меня – и мои соленые слезы пропитывали его белую одежду. Он прочел молитву, поставил свечку – и я вышла оттуда, чувствуя, что смогла попрощаться с папой.

Да, я потом еще плакала – и не раз. Я просыпалась в слезах, когда папа приходил ко мне во сне, слезы наворачивались на глаза, когда я видела его фигуру и походку в совершенно незнакомом прохожем, когда вдруг вспоминала что-то из детства… Даже когда видела проходивший поезд, мне вдруг казалось, что где-то там, в кабине машиниста, папа… И тут же понимала – нет, его там нет. И никогда не будет. Он остался там, в моем детстве, где остались Иролка и Верочка. Где они в своем секретном месте высматривают поезд и машут ему три раза. И оттуда папа – молодой, живой папа – тоже машет им. Тоже три раза.

Они все там. Где вся жизнь еще впереди…

Уже после всех этих событий сестра рассказала мне о последних словах папы. Умирая, он сказал маме: «Рая! Хорошую мы жизнь с тобой прожили. Воспитали таких хороших дочерей!»

Как же хорошо, что с первого моего дня в Москве я стала вести дневник и никогда не выбрасывала старые ежедневники. Тогда я еще не понимала почему. В школе и университете у меня никогда не было привычки записывать свои мысли и впечатления – я полагалась на свою память, а ежедневники… Ритм жизни не требовал кучи дел, и планы на неделю я тоже прекрасно удерживала в памяти.

Нередко для того чтобы записать планы на день, мне требовалось по две-три страницы! Ежедневники заканчивались очень быстро, я покупала и покупала новые, а старые собирались в стопки… У меня не поднималась рука их выбрасывать. Почему, я и сама в тот момент не понимала. Это не были книги, это не были альбомы с дорогими сердцу фотографиями – обычные ежедневники с исчерканными страницами, что в них такого? Но что-то словно шептало мне: «Оставь». И я оставляла.

Так же произошло и с дневниками. Однажды я почему-то открыла оказавшуюся под руками тетрадку и записала свои мысли. А потом еще и еще…

Я записывала все, что происходило со мной: люди, места, даты, мысли и переживания, чувства и эмоции. Словно что-то вело мою руку, не давая ей останавливаться, не давая ей пропустить и дня… Я писала везде: дома, в студии, на гастролях. В самолетах и поездах, в номерах отелей и сидя на лавочках в парке…

Только сейчас, по прошествии стольких лет, я поняла, зачем я это делала. И что именно вело мою руку и шептало на ухо «Оставь». Это была я сама. Мое подсознание.

Я словно подсознательно чувствовала тогда, что все эти записи еще пригодятся – потом, когда я буду пересматривать свою жизнь.

Так и произошло: я стала анализировать, что со мной происходило, почему и как, – и уже спустя много лет смогла увидеть ключевые, важные ситуации и понять, как нужно было себя вести, какие слова говорить…