Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

И этот мыс — темную полоску земли — вижу я перед собой, до нее совсем не далеко. Но чем ближе к земле, тем тяжелее и сплоченнее лед. Я сижу наверху, зачарованный белым безмолвием, и не хочется вылезать из бочки. Но меня зовут вниз, я спускаюсь и докладываю обстановку. Задумчиво слушают меня Месяцев и Бурков.

— Дай-ка мне твой бинокль, — просит капитан и сам лезет по вантам в бочку.

Он сидит там не меньше меня и делает такое же заключение о ледовой обстановке. Видимость неважная, и они оба решают: ждать до утра, поддерживая в котле только небольшое давление пара.

Утром видимость улучшилась, но ледовая обстановка осталась прежней. Там, где мы стояли, лед был вполне проходим для «Персея». Ближе к земле его пришлось бы форсировать много энергичнее, и весьма вероятно, что удалось бы подойти к берегу. Правда, на это мы израсходовали бы скудный запас угля.

Если рискнуть, то ведь домой можно вернуться на парусах!

А если ветер изменится, сплотит льды и мы застрянем? А если даже и вылезем из льдов, но в море ветер будет встречным и нас опять прижмет к кромке? Уголь тогда будет совсем уж на исходе! Тогда-то и может случиться, что мы застрянем во льдах и останемся на вынужденную зимовку. Без соответствующей подготовки, без топлива, без теплой одежды, без продовольствия! А это неизбежно означает гибель всего экипажа.

И начальнику экспедиции, и всем нам очень хотелось достигнуть намеченной цели и ступить ногой на мыс Флора, однако это был бы даже не риск, а преступное безрассудство.

С тяжелым сердцем повернули мы к югу, чтобы поскорее выбраться из льдов, пока их еще не сплотило ветром. Самая северная достигнутая нами точка находилась на 80° 08' с. ш., 46° 00' в. д.

Как могло случиться, что мы неожиданно оказались без угля?

Дело в том, что суточный расход угля определяли в хорошую погоду во время короткого пробного рейса «Персея» в Белом море. Теперь же мы шли при свежем, иногда встречном ветре и большой волне, когда угля расходуется значительно больше. Возможно, и качество угля на сей раз было хуже, чем в пробном рейсе, а может быть, тогда неверно определили суточный расход или же перед выходом в экспедицию неправильно замерили количество погруженного угля.

Старший механик допустил непростительную небрежность, учитывая расход угля лишь по машинному журналу. Он догадался заглянуть в угольные ямы, когда уголь стал плохо поступать к подъемным дверцам бункеров. Эта халатность механика не только лишила нас возможности выполнить план экспедиции, но и могла стоить жизни всему экипажу «Персея». В дальнейшем плавании положение механика на корабле было весьма незавидным.

В последующие годы мы всегда загружали углем все бункера, грузовой трюм и среднюю палубу.

Запасы пресной воды на корабле тоже пришли к концу, даже в камбуз поступала подсоленная. Экипаж единодушно считал, что соленый чай и кофе, соленое какао — напитки не очень вкусные.

Нам еще везло, что дули ветры северных румбов и мы могли остановить машину и поднять паруса. Взяв курс на губу Крестовую, мы зашли в нее 4 сентября, налились пресной водой, и опять в море.

На другой день ветер начал крепчать и вскоре достиг большой силы, 7-8 баллов.

Парусное вооружение «Персея» (общей площадью 186 квадратных метров, для его тоннажа явно недостаточной) было вспомогательным. Но в такой ветер «Персей» шел хорошо, делая узлов 5. Сильно тормозил движение большой четырехлопастный винт.

Отключили паровую рулевую машину, стали пользоваться ручным штурвалом и на вахту ставить по два рулевых. Это было мое первое океанское плавание под парусами: корабль гораздо меньше качало, он не рыскал, хорошо держался на курсе, а если для поворота штурвала и нужно прилагать больше усилий, то это делалось редко.

Если паровой штурвал крутишь без всякого труда на любой угол, следя только за курсовой чертой компаса, то в ручном штурвале чувствуешь корабль, ощущаешь сопротивление пера руля и знаешь, на сколько нужно повернуть и когда одержать.

С попутным ветром шли мы примерно до широты пролива Маточкин Шар, разрезающего Новую Землю на Северный и Южный острова. Здесь ветер начал стихать и постепенно меняться на юго-западный, т. е. совсем для нас неблагоприятный. С нашим парусным вооружением лавировать мы не могли. Надо было искать надежное укрытие.

Решили войти в губу Белушью, глубоко врезающуюся в Южный остров и защищенную от любых штормов. Запустили динамо-машину и дали последнюю радиограмму о вынужденном заходе на Новую Землю. Уголь почти кончился, подгребли «под метелку»; в топку пошли ящики, лишние доски — все, что могло гореть, и даже пакля, намоченная машинным маслом.

7 сентября мы вошли в губу Белушью и за островами отдали оба якоря.

Началась наша почти полуторамесячная стоянка в этой неприветливой губе.

Топки угасли, пар стал быстро садиться, потухло электричество, остыли радиаторы. На жилой палубе, еще недавно жарко натопленной и ярко освещенной, где раздавался смех, звучали мандолина и гитара, стало темно, холодно и неуютно. На многих участников экспедиции, кроме нас, молодежи, эта перемена подействовала угнетающе. Такому настроению способствовало и бездействие передатчика. Мы не могли сообщить о том, что задерживаемся на неопределенный срок.

И надо же было так случиться, что береговой радист, записывавший нашу последнюю радиограмму, не четко принял слово Белушья, а на Новой Земле имелась еще губа Белужья.

В следующий по расписанию сеанс связи с кораблем береговой радист попросил повторить название места, куда мы собирались зайти. Но мы уже не могли ответить.

Берег снова и снова запрашивал; включились другие радиостанции, а также корабли, плававшие в Баренцевом море. Все они в часы связи, отведенные для судов, взывали в эфир: «„Персей", отзовись! „Персей", отзовись!» В ответ было только молчание.

Конечно, это вызвало тревогу за нашу судьбу. Посыпались радиограммы, аварийные, служебные и частные. Некоторых сотрудников запрашивали, когда они вернутся в Москву, так как одни должны были читать курс лекций в университете или Мосрыбвтузе, а у других начинались занятия. Мы принимали радиограммы, но ответить не могли.

Конечно, это тоже волновало. Особенно нервничал один немолодой ученый, недавно женившийся. Он получил радиограмму о том, что стал отцом.