Всеволод Васнецов - Под звездным флагом Персея

— А я у него сил и усился, — задумчиво сказал Вылка, вспоминая, должно быть, то время.

Пока мы стояли в Белушьей губе, я часто заходил к Вылке, он меня все расспрашивал о Москве, о своих знакомых, о современной жизни и радушно угощал чисто новоземельскими кушаньями: рыбой, соленым гусем и морошкой.

Еще при первой встрече я спросил Вылку, рисует ли он.

— А при больсевиках мосно рисовать? — спросил он меня.

— Можно, — ответил я, — конечно, можно.

Тогда Вылка показал мне несколько своих маленьких акварелей. Бумаги нет, краски нет, пожаловался он.

Я дал ему немного бумаги и акварельные краски, что нашлись на корабле.

Расставался он со мной, когда мы уходили из Белушьей, как со старым другом, обнял и даже прослезился. Всем просил передать поклоны, а мне на прощание подарил три свои акварели и написал письмо отцу. Акварели у меня до сих пор, а письмо, написанное в конце октября 1923 года, привожу ниже, сохраняя его орфографию.

«Здравствуйте Аполинарий Михайлович как поживаеш москве сдоровли. Я видел твоего сына был он у меня дома. Живу так не худо среднем. Очень устаю от Заботы промысла, постоянно есда надо рыбу ловить оленя изкать Собак кормить семью кормить.

Картины мало пишу но были картины, все росдавал порукам приешим напароходе на память, на это год я писал 12 картин Светными карандашами, Когда Жил москве было Хорошо. только Я поминаю на каком улице учился. но пиши письмо буду ждать вашу руку. вы Архиповым как не быть послите краски акварели на флаконах — как бывают маслены Альбом небольшой. Я буду очень рад. прихотовлю картину на Масленой красках

Я четыре года ни писал картины во время револю не Занимался художественыме делами. потому Я боялся думал польшевики меня арестуют буду писать картины. когда Я слышал художество восвыжено [возвышено — В. В.]. Я радосно принялся писать картин польсе подарил картины старался чтобы Снова приняли меня как раньее все думал московския Художники умерли, переплечикова получал письма друг нестали извести от его. но Досвиданье на Забывай меня пиши письмо

С Вылкой мы встречались и в последующие годы, тогда он был уже председателем островного Совета Новой Земли.

Вторым интересным человеком в Белушье был бывший псаломщик церквушки, о которой я уже упоминал. Он охотился, жил промыслом, как все население острова.

Много лет провел он безвыездно на Новой Земле. И как-то раз собрался в Архангельск, ликвидировал имущество, промысловое снаряжение, а в начале лета с первым рейсом отбыл. Но в тот же год осенним пароходом вернулся обратно. Очень ему не понравилась жизнь на Большой земле. В Белушьей губе занимал он маленькую избушку на отшибе и жил совершенно один, сам топил печку, сам пек хлеб и готовил еду, сам стирал, чинил одежду, заготовлял топливо и корм для собачьей упряжки. И не скучал в своем полном одиночестве.

В избе у него было бедно, но опрятно и чисто. Нас, приезжих, встречал он очень радушно, часто приглашал к себе, угощал. Устраивал он для нас со Старостиным баню. Нагревал воду в больших чугунах, и мы с наслаждением мылись прямо в избе, сидя на скамейке перед топящейся печкой. На судне ведь негде было помыться. Очень он любил поговорить, пофилософствовать. Да и чему удивляться: многие годы он жил один среди ненцев, которые не все и по-русски говорили. А тут вдруг прибыло столько русских, да еще из Москвы. К сожалению, я запамятовал его имя и фамилию. Помню только, что прозвище ему было Граммофон.

За многие годы жизни на Новой Земле Граммофон аккуратно, изо дня в день, вел дневник. Дневник этот представлял определенный интерес, и, насколько я помню, он передал его Л. А. Зенкевичу накануне его отплытия из Белушьей губы на «Мурмане». Последняя запись в его дневнике гласила: «Сегодня у меня в гостях были научный сотрудник Вова и барышня Татьяна Ивановна».

Дружеские отношения установились у меня с молодым ненцем Ильей, удивительно деликатным, с каким-то очень приятным, я бы сказал, интеллигентным лицом. К сожалению, он плохо говорил по-русски, но это не мешало нам ходить на охоту и иногда проводить вместе целые дни. В долгие темные вечера он частенько приезжал в своем тузике на «Персей», не снимая малицы усаживался на пороге моей каюты, молча покуривал свою трубку, сделанную из клыка белого медведя, и смотрел. С собой он приносил своеобразный запах выделанных своим способом оленьих шкур, который долго потом не выветривался. В каюту он никогда не входил. Посидев так час-другой, он внезапно поднимался, протягивал руку, произносил: «Однако прощай», и отправлялся домой. Какие мысли бродили в его голове, когда он так сидел и молча смотрел на нашу каюту, на нас со Старостиным?

Теперь я возвращаюсь наконец к новому обитателю, появившемуся на «Персее».

Однажды в ставную сеть Ильи Вылки запуталась нерпа. Он не убил ее, а запеленутую в сеть втащил в свою лодочку и привез на судно, чтобы мы передали ее Московскому зоологическому саду. Он навсегда запомнил этот сад. Раньше Вылка думал, что животный мир ограничивается только тюленями, белыми медведями, песцами, оленями да собаками. А в зоосаде было такое разнообразие невероятных зверей, что если бы он не видел их собственными глазами, а только услышал бы чей-нибудь рассказ, то просто не поверил бы, подумав, что над ним подшучивают. Но родного ему тюленя в зоосаде не было. Вот он и решил восполнить этот пробел.

Нерпу подняли на палубу, распеленали, и она быстро поползла, опираясь на ласты и подтягивая свое неуклюжее на суше тело. Место для нового пассажира отвели на полубаке, отгородив досками и ящиками. Приняв такого необычного гостя, надо было позаботиться и о его питании. Вот кому пошли наши скудные уловы наваги.

Прозвали мы нерпу Таней. Первое время она ничего не ела и мы еще могли жарить рыбу для себя. Но голод — не тетка, и вскоре она стала брать рыбу из рук. Стоишь перед ней, подносишь к носу рыбку, она ее мгновенно хватает и, не жуя, заглатывает, издавая какой-то всасывающий звук. Надоедливое занятие была эта кормежка по одной рыбке. И как-то раз я решил попробовать и просто поставил перед ней банный таз с рыбой. Она подождала-подождала — не подают ей рыбу, и вдруг начала всасывать прямо из таза, и все до последней рыбки. Так упростился метод кормежки. Только лови рыбку да подавай ей целый таз, да обязательно каждый день, да еще по два раза. Не знаю, сколько она могла бы съесть за один присест, такого опыта мы произвести не могли за недостатком рыбы.