Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

В Париже было семь русских высших учебных заведений. При Парижском университете на трех факультетах были открыты русские отделения. Привлечено больше сорока русских ученых. Отмечу лишь некоторых. На юридическом — международное право — Б. Э. Нольде, А. А. Пиленко; политическая экономия — А. Н. Анцыферов, М. А. Бунатян; государственное право — А. Л. Байков, В. Н. Сперанский, П. П. Гронский; финансовое право — М. В. Бернацкий, А. М. Михельсон; гражданское право — В. Б. Эльяшевич; история государственных учреждений — Д. М. Одинец; уголовное право — В. Д. Кузьмин-Караваев. На физико-математическом — Д. П. Рябушинский, С. И. Метальников, Э. Г. Когбетлианц, С. Н. Виноградский и другие. На историко-филологическом — Н. К. Кульман (русская литература), А. В. Карташев (история русской церкви), М. Л. Гофман (пушкинист), А. Левинсон, Г. Лозинский, К. Мочульский и другие.

Франко-русский институт (высшая школа социальных, политических и юридических наук, дипломы которой были равны дипломам французских факультетов). Этот институт имел целью «подготовку молодых кадров для общественной деятельности на родине». Увы, сие «не состоялось», и «молодые кадры» осели во Франции, став французами. Председателем Франко-русского института был известный социолог Гастон Жез, председателем совета профессоров — П. Н. Милюков.

Мои перечни учреждений, лиц и указания на книги далеко не полны. Я уже говорил, что не пишу ни историю эмиграции, ни библиографию эмигрантских изданий. Я делаю только некий набросок русской культурной жизни в Париже, который дал бы примерное о ней представление.

Земско-городской союз открыл Русский коммерческий институт. Профессора — А. П. Марков, Л. Г. Барац, М. В. Бернацкий, К. О. Зайцев, Я. М. Шефтель, А. А. Титов, П. Н. Апостол, В. Ф. Сологуб, А. М. Михельсон и другие. Земгору же вместе с «Русской академической группой» принадлежит создание Русского народного университета с многими разнообразными отделениями. Существовал и Русский политехнический институт, имевший заочные курсы, которые помогли многим эмигрантам приобрести нужную техническую квалификацию.

ИМКА помогла созданию Русского высшего технического института. Председатель — П. Ф. Андерсон, помощник — проф. П. Паскаль. Совет профессоров — проф. П. Ф. Козловский, проф. Н. Т. Беляев, проф. Д. П. Рябушинский и другие.

И наконец, существующая доныне (можно сказать «знаменитая») — Русская консерватория имени С. В. Рахманинова, помещающаяся в приятном особняке на авеню де Нью-Йорк (в мои времена — авеню де Токио). Ее создало Русское музыкальное общество. Классы — рояля, скрипки, виолончели, пения, духовых инструментов, теории музыки, вокального ансамбля, дикции, декламации, балетная студия. Директор — Н. Н. Черепнин. Преподаватели — Вл. И. Поль, О. Н. Конюс, С. Мелик-Беглярова, Б. Зак, А. Ян. Рубан, А. А. Бернарди, Н. Н. Кедров, В. И. Страхов, В. Вальтер, Ю. Конюс, Г. В. Окороков, Ф. Гартман, Е. Гунст, П. Видаль, Н. Н. Черепнин, кн. С. М. Волконский, А. И. Лабинский, Н. А. Шамье, С. М. Лифарь и другие.

Упомяну еще (хоть и не дававшие никаких дипломов) Высшие военные курсы генерала генерального штаба Н. Н. Головина, автора ценного многотомного труда «Российская контрреволюция в 1917–18 гг».

Говоря о русских культурных силах за рубежом, нельзя обойти выдающихся русских ученых, работавших во французских научных учреждениях. Так, в Пастеровском институте всемирно известный академик Сергей Николаевич Виноградский стоял во главе отдела по исследованию микробиологии почв. Для него было куплено специальное владение, где были построены лаборатории. С.Н. проработал там тридцать лет, после его смерти заместителя не нашлось и лаборатории закрылись. В Пастеровском же институте работали профессор С. И. Метальников, доктор И. И. Манухин, профессор А. Безредка (бывший еще сотрудником Пастера). Работали доктора В. Н. Крылов, П. Н. Грабарь, Л. И. Кепинов, А. М. Гелен (рожд. Щедрина), К. Туманов, В. Шорин, В. М. Зернов, М. А. Волконский и другие. Во французском Аэродинамическом институте — всемирно известный в научных кругах профессор Дмитрий Павлович Рябушинский. В лабораториях Коллеж де Франс — знаменитый химик Алексей Евгеньевич Чичибабин, одна из лабораторий там так и называлась — «лаборатория Чичибабина». Большую работу во Франции проделал известный зоолог К. Н. Давыдов, член Французской академии, автор свыше пятидесяти научных работ.

Перейду к вольным философам. В Кламаре (пригород Парижа) в двухэтажном особнячке жил высланный из большевицкой России Н. А. Бердяев, «Кламарский мудрец». Этот особняк подарила Бердяеву какая-то состоятельная иностранка, поклонница его «персонализма». За годы изгнания Бердяев написал множество (подчас противоречивых) книг: «Миросозерцание Достоевского», «Смысл истории», «Философия неравенства», «Новое средневековье», «Философия свободного духа», «Христианство и классовая борьба», «О назначении человека», «Судьба человека в современном мире», «Самопознание», «О рабстве и свободе» и другие. Бердяев был, конечно, глубокий, интересный писатель. Здесь не место о нем говорить по существу. Но меня у Бердяева всегда как-то коробили его страстные «филиппики» против так называемой «формальной демократии»: «Этому умиранию демократии нужно только радоваться, так как демократия ведет к „небытию“ и основана не на истине, а на формальном праве избирать какую угодно истину или ложь» («Новое средневековье»). То же было и у о. Сергия Булгакова: «Религиозно-революционное, апокалипсическое ощущение „прерывности“ роднит меня неразрывно с революцией, даже — horribile dictu с русским большевизмом. Отрицая всеми силами души революционность как мировоззрение и программу, я остаюсь и, вероятно, навсегда останусь „революционером“ в смысле мироощущения» («Автобиографические заметки»). А я, грешный, пройдя сквозь ту же революцию, на старости лет думаю, что экзистенциально оправданней и мудрее бытие самого что ни на есть распоследнего «обывателя», чем какого-то там «революционера», указующего «путь человечеству». «Смирись, гордый человек!»

Мне был странен самый простой жизненный факт: заушаемая Бердяевым «формальная демократия» (пусть со всеми ее недостатками, зависимостью от обывателя, политическими плутнями, демагогией!) дала Бердяеву (и Булгакову) возможность в течение десятилетий полностью проявить себя, свои творческие силы, свою недюжинную личность («персональность»). Живя в «формальной демократии», Бердяев спокойно мыслил, свободно написал множество книг (с поношениями «формальной демократии»!) и незадолго до смерти получил высокое признание — доктор honoris causa знаменитого Кембриджского университета (как известно, Великобритания — колыбель и цитадель «формальной демократии»), чего за всю семисотлетнюю историю Кембриджа из русских удостоились лишь Чайковский и Милюков. И умер Бердяев в своем «кламарском уединении» (подаренном ему «недорезанной буржуйкой») спокойно, окруженный заботами близких. Ну, а если бы он не был «выслан», а, как отец Павел Флоренский остался бы жить там, в отечественной сатанократии, которой под конец жизни Бердяев неожиданно стал слать «воздушные поцелуи». Об этом Бердяеве хорошо написал Г. П. Федотов: «ослепший орел, облепленный советскими патриотами». Нет никакого сомнения, что в СССР Бердяев был бы уничтожен на Архипелаге ГУЛАГ, как и автор «Столпа и утверждения истины» о. П. Флоренский, которого В. В. Розанов считал «умнейшим человеком России». Погиб о. П. Флоренский где-то на каторге в районе Соловков. Вероятно, Бердяев был бы уничтожен даже много раньше, ибо отец Павел был не только христианский мыслитель, но и выдающийся математик и физик и большевицкая мафия долго эксплуатировала этот его гений. Бердяев же ничего подобного дать мафии не мог, и уничтожение его (как множества других представителей русской культуры) наверняка произошло бы «ускоренным темпом». Поэтому, читая книги Бердяева с всяческими (разумеется, «сверхмудро», «духовно» обоснованными) выпадами против «формальной демократии», я всегда думал: слава Богу, как хорошо, что Бердяев живет-таки в «формальной демократии».