Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

А сейчас я возвращаюсь к нашим утренним поездкам в Денам с Тренделом на веселеньком красном автомобильчике. Трендел молчалив не был, всегда рассказывал что-нибудь интересное, остроумное. Как-то рассказал об остроумии Уинстона Черчилля. На каком-то дипломатическом рауте, когда гости откушали, — начались танцы. В модном танце пошел по залу и лидер лейбористов Бевин (A. Bevan). Бевин был некрасив, толст и, вероятно, неловок в танцевании. И какая-то дипломатическая дама обратилась к Черчиллю: «Скажите, сэр Уинстон, как называется этот танец, что танцует мистер Бевин?» — «Лейбор мувмент», — без раздумья ответил Черчилль.

Когда я рассказал Тренделу, что мисс Литтль показала мне в Челси дом, на котором была мемориальная доска: «В этом доме жил известный драматург и острослов Оскар Уайльд», — Трендел удивился: «В Челси? Да я там живу десятки лет в двух шагах и никогда не замечал никакой доски. Уверен, что и из соседей о ней никто не знает. Мы, англичане, народ спортивный и на „мемориалы“ мало обращаем внимания. — Потом, помолчав, спросил: — А вы читали в „Candide“ воспоминания какого-то его приятеля о жизни Уайльда в Париже, там было много занятного». — «Нет». — «Я расскажу вам, что помню».

«Известно, что жизнь Уайльда в Париже была нищенская. Пьесы его не шли. Многие его сторонились. И дойдя до полного отчаянья, Уайльд решил кончить жизнь самоубийством. Но как? Ночью броситься в Сену с моста Мирабо. Ночь. Отчаявшийся Уайльд идет по плохо освещенному мосту, но на средине его ему почудилась какая-то фигура, стоявшая у самого парапета. Уайльд подошел к человеку, участливо спросил: „Etes vous aussi un désespère?“ — „Non, monsieur, — сказала фигура, — je suis un coffeur“. Неожиданный ответ сорвал все отчаяние Уайльда».

Вспоминая мост Мирабо, недалеко от которого мы жили, в его полуночной темноте и тишине, мне всегда приходит на память стихотворение Гийома Аполлинера (Костровицкого):

Другой рассказ Трендела из «Candide». Жил Уайльд недалеко от церкви Сен-Жермэн-де-Пре, на улице де Боз Ар в паршивеньком отеле, на котором все-таки — для рекламы, наверное, — теперь была прибита дощечка: «Здесь жил известный английский драматург Оскар Уайльд». Я это знал, ибо рядом было «Литературное агентство» Марка Слонима: эсер, самый молодой член Учредительного собрания (от Одессы), литературный критик, впоследствии профессор русской литературы в Америке, Слоним был настоящий делец. И вел свои дела прекрасно. Он продавал русские книги для переводов на иностранные языки. Продал издательству Берже-Левро мою книгу о вождях Красной армии, «Тухачевского» — издательству Мальфэр, в Испанию продал «Азефа» издательству «Zevs Editorial», Madrid, в Швецию «Вождей Красной армии» издательству «Siderstrom». И когда я пришел получать присланный аванс за испанского «Азефа» — двести пятьдесят франков (ничего кроме «авансов» иностранные издательства и не платили, так называемые «роялти» оставались только в договорах), у Слонима я столкнулся с Н. А. Бердяевым, тоже пришедшим получать аванс от испанцев за свою замечательную «Философию неравенства». Но его аванс был всего в двести франков. Так что, когда я вошел в нашу «квартиру», радостный, что у меня в кармане двести пятьдесят франков, я, смеясь, сказал Олечке: «Знаешь, Испания ценит меня гораздо выше Бердяева! Я его перешиб на целых пятьдесят франков!»

Еще рассказал Трендел о том, как навестивший Уайльда в Париже какой-то его друг подарил ему золотой луидор. Для нищего Уайльда это было целое состояние. Но на грех в тот же день почтальон принес Уайльду заказное письмо. И, взяв его, Уайльд по привычке начал шарить в карманах мелочь, чтобы дать на чай. Увы, в карманах ничего, кроме золотого луидора, не было. И Уайльд дал луидор «на чай» обомлевшему почтальону, поразившемуся, вероятно, щедростью богатого барина. Уайльд же, как и до луидора, остался нищим, но «джентльменом».

Рассказал Трендел и о сыне Уайльда — Вивьене. Сидел Трендел с компанией в Сохо во французском ресторане. За соседнем столом — Вивьен с компанией. Вдруг в дверь входит пожилой человек, делает несколько шагов в их сторону, но, увидев Вивьена, круто поворачивается к двери, чтоб быстро уйти.

— Эй, ты, старикашка! — закричал Вивьен, — куда же ты уходишь?! Иди к нам, сюда! Ведь если б ты не предал моего отца, ты бы мог быть моей матерью!

Это, оказывается, был престарелый лорд Дуглас, друг Уайльда, во время процесса ведший себя не по-джентльменски.

Когда я во время поездки как-то рассказал Тренделу об удивившем меня джентльменстве среднего англичанина (про человека, нашедшего мне нужный адрес, и об аптекаре, пославшем меня к своему конкуренту), Трендел в особый восторг не пришел, сказав: «Да, это здесь бывает. Но есть и другое, вот моя подруга, с которой я живу уже двадцать лет, до сих пор не может забыть, как в детстве и юности отец бил ее башмаком по голове… отец был сапожник. И это не единичный случай. Среди англичан есть люди весьма мрачные и жестокие. Вы заходили когда-нибудь в пабы?» — «Заходил, — ответил я, — и в сравнении с парижскими бистро и немецкими пивными был поражен, что в них „пьют молча“». — «Да, да, верно, это вот и есть те самые, которые бьют детей „башмаком по голове“».

Так, в разговорах, мы и приезжали в Денам. Трендел шел к Фейдеру. Я по своим делам «советника». Однажды мое «советничество» было совершенно непредвиденным. Меерсон сказал, меня разыскивает композитор Миклош Рожэс (Miklos Rozsas), пишущий для «Рыцаря без доспехов» музыку. И действительно, в студию Меерсона пришел этот Миклош Рожэс, впоследствии сделавший, кажется, карьеру в Голливуде. Это был скромный молодой человек, как и Корда, венгерский еврей, приятного вида, застенчивый. Он объяснил мне, в чем дело. Он должен из русских мелодий сделать музыку, подходящую для фильма, но мелодий этих он не знает. Рожэс говорил по-французски, и мы могли хорошо сговориться.

— Мсье Гуль, — говорил он, — можете ли вы мне напеть подходящие сюжету фильма мелодии?

— Напеть мне трудновато, — ответил я, — но если здесь есть где-нибудь пианино, я наиграю вам эти мелодии, нот я не знаю, играю по слуху.

Рожэс обрадовался, говоря, что для него это даже лучше, и мы пошли в какую-то комнату, где был рояль.

Я предложил ему, во-первых, для сцен с министром внутренних дел (и вообще для начала фильма) — гимн «Боже, царя храни». Сыграл ему кое-как. И Рожэс тут же записал мелодию на нотной бумаге. Для революции я предложил революционную песню «Смело, товарищи, в ногу» (ему тоже понравилось). Но как главную мелодию фильма я предложил «Эх, яблочко, куда котишься». Это ему особенно понравилось. Он был в восторге. И я был удивлен, как каждую мелодию по слуху он тут же заменял превосходной аранжировкой, будто перед ним лежали ноты. Из «Яблочка» он сделал всевозможные вариации и решил провести эту мелодии сквозь весь фильм. Играя свои аранжировки и вариации, Рожэс показал себя в полном блеске музыкального дара. Тут же он записал всё на нотной бумаге. И за все «напевы» нещадно благодарил, говоря, как я его выручил. Эта музыка и прошла в фильме.