Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

— Ты, поди, тоже пришла выправлять бумажку? — спросил я. — Домой не хочешь?

— А что мне дома-то делать, — ответила курносенькая — в лохмотьях ходить? Здесь я по крайней мере…

У «Дуньки», попавшей в Европу, глаза разбегаются, она всем удивлена, всему завидует и с… ненавистью вспоминает свой Лихославль, где жизнь людей проходит в том, чтобы ворочать валуны на пашне, сеять лен, трепать лен… Нет, «Дунька» не хочет покидать Европу.

Однако чекисты сильнее «Дуньки», и ее насильно сажают в грузовик и везут в «Борегар». «Та Дунька, — пишет Коряков, — которую я видел в миссии, плакала и даже отбивалась кулаками». Но ее все же бросили в грузовик и увезли в «Борегар», чтоб оттуда отправить в СССР на Архипелаг ГУЛАГ. Советские чекисты в Париже были хозяевами положения.

Помню, идем мы с Олечкой по рю де Вожирар к Пор де Версай. Навстречу советский офицер. Русский русского узнает «с каблука». Поравнялись. — «Ну, как живете?» — остановился и протягивает руку. Лицо русейшее, простонародное, но не из приятных. Вижу — майор и слегка навеселе.

— Да ничего, — говорю, — живем!

— Рады, поди, что мы вас освободили? — и осклабился, обнажив зубы, а они у него золотые, обе челюсти. Только золото какое-то темноватое и зубы кажутся медными, отчего и без того малоприятное лицо его приобретало животно-страшное выражение.

— Конечно, рады, — отвечаю.

А он в ответ:

— Вот постойте, в Москву вернемся, поставим памятник Гитлеру кверх ногами.

— Памятник? — переспросил я.

— Ну да, за то, что жидов много перебил, а кверх ногами за то, что не всех.

И заулыбался, показывая золотые челюсти.

— Ну пока!

Он помахал по-приятельски рукой и пошел, слегка покачиваясь.

— Ну, как тебе понравился наш «спаситель»? — спросил я Олечку.

Олечка только пожала плечом: «Какое-то чудовище…» Эти «чудовища» с золотыми зубами и без оных были в Париже 1945 года и гостями, и хозяевами, и доблестными союзниками.

22 июля 1946 г. «Русские новости» опубликовали «Указ Верховного Совета СССР о восстановлении в гражданстве СССР подданных быв. Российской Империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции». Со стороны советской чеки это был решающий удар, а для эмиграции — решающий момент.

Но что же произошло? увы, за советскими паспортами пришли все совпатриоты (довольно много): Кривошеины, генерал Голлеевский, адмирал Вердеревский и tutti quanti. Кстати, парижский владыка православной церкви митрополит Евлогий не постыдился публично назвать этот «указ» — «истинным чудом Господним». Какое бездонное бесстыдство высшего западного иерарха русского православия! Впрочем, и до революции сей иерарх отличался «экстравагантными» заявлениями, но тогда — черносотенными: власти «в масть».

Увы, и философ «персонализма» Н. А. Бердяев печатно объявил взятие «советского паспорта» — «патриотическим долгом». Е. Д. Кускова в «Русских новостях» писала весьма «патриотически»: «Отказ от борьбы с советской властью — есть путь сближения с родиной». Вот из каких мортир — Евлогий — Бердяев — Кускова — бил по эмиграции А. Е. Богомолов, загоняя эмигрантов на Архипелаг ГУЛАГ.

Из писателей получать паспорта пришел А. М. Ремизов (по своему глубокому цинизму ему было все равно, какой паспорт брать, авось можно на этом чем-нибудь поживиться, он завтра и от царя-батюшки взял бы с удовольствием).

Адмирал Д. Н. Вердеревский публично поцеловал красный паспорт, чем, впрочем, никого не удивил. Только тогда я узнал кое-что о «давней связи» большевиков с адмиралом Вердеревским. Оказывается, в момент июльского восстания большевиков Вердеревский, командовавший Балтийским флотом, отказался выполнять распоряжение Временного правительства о высылке четырех миноносцев, дабы не допустить большевиков в столицу со стороны Кронштадта и выхода судов из Гельсингфорса. Распоряжение помощника морского министра Дударова предписывало: «Не останавливаться перед потоплением некоторых кораблей подводными лодками». Вердеревский передал эти секретные юзотелеграммы ЦК Балтийского флота, и они были оглашены его председателем, известным матросом Дыбенко на экстренном заседании судовых команд. Последнее постановило послать миноносец «Орфей» для ареста Дударова за «явное» контрреволюционное действие. Но в июле большевики потерпели в Петербурге крах. Делегации Балтийцев и командующий балтийским флотом были арестованы морским министром Лебедевым (эсер). Вердеревский был отрешен от должности и предан временному военно-морскому суду по обвинению в государственной измене. Но по требованию гельсингфорского балтийского флота адмирал как-то был выпущен на свободу, а в дни «корниловского мятежа» был непредвиденно введен Керенским в правительство и снова стал морским министром. Вскоре Вердеревский произнес во ВЦИК демагогическую речь о «корниловском заговоре» и клялся «честью», что не допустит впредь покушения на матросские организации.

Вот, оказывается, откуда идет нить «любви» и связи парижского масона Вердеревского и большевиков. С 1917 года! А я-то с дуру думал своим упорством сломить этого «досточтимого», дабы получить разрешение на мой доклад «Ноль и бесконечность».

Однако в ответ на «указ» масса эмиграции, ее «молчаливое большинство», не тронулась. Масса оказалась как бы в нетях, была дезориентирована, но предпочла все же сидеть дома. Конечно, в этой массе были и коллабо. Те, кто безобидно коллаборировал с немцами, уехал в Германию в глупой надежде «через две недели быть уже в Киеве». Были и мелкие коллабо, жившие во Франции, но никто их по пустяком не преследовал. В основном масса был настроена бесповоротно антисоветски.

Краткая история коллабо в Париже такова. При вступлении гитлеровцев во Францию в своем обозе они привезли для русской эмиграции некоего русского гестаписта, бывшего балетного фигуранта г-на Жеребкова. Сей молодой российский гестапист назначался в Париж для «управления русской колонией», чем он и не преминул заняться, сменив В. А. Маклакова, арестованного и заключенного в парижскую тюрьму Шерш-Миди. Жеребкову гитлеровцы дали и денег на издание газеты «Парижский вестник» (1942–1944). Редактором ее стал некто П. Н. Богданович при ближайшем участии О. В. Пузино и И. В. Пятницкого. В газету пошли сотрудничать некоторые писатели-эмигранты с именем. Среди них был и Иван Сергеевич Шмелев, автор «Человека из ресторана», «Солнца мертвых», «Путей небесных», «Неупиваемой чаши» и других. Пошел Илья Дмитриевич Сургучев (до революции его «Осенние скрипки» ставились в МХАТе). Пошел небольшой писатель Вл. И. Унковский, которого Ремизов называл «африканский доктор» (Унковский одно время жил в Африке).