Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Вскоре Б. И. Николаевский познакомился с А. В. Герасимовым. Оба они были великие знатоки русского революционного движения, но… с разных сторон баррикады. Они стали встречаться и беседовать (очень интересно). Дома Б. И. записывал рассказы А.В. для себя. Но давал их читать мне. Эти записи мне очень пригодились при писании мной исторического романа «Азеф», в котором я вывел и генерала Герасимова. Герасимов опубликовал свои воспоминания по-немецки и по-французски. Жаль, что до сих пор они не вышли по-русски.

Из политических рассказов Герасимова Николаевскому я запомнил особенно один. Герасимов был близок к Столыпину в задачах внутренней политики. И вот Герасимов рассказал, что он и Столыпин разрабатывали законопроект о легализации всех русских политических партий, за исключением тех, которые прибегают к террору. По этому законопроекту (если б он осуществился) в России оказался бы такой политический спектр: Союз русского народа, октябристы, конституционные демократы (кадеты), народные социалисты, социал-демократы (меньшевики). История указывает, что если б подобный законопроект воплотился в общественной жизни, социалисты-революционеры отказались бы от применения террора. За это говорит их отказ от террора после объявления манифеста 17 октября 1905 года. Вне легальности остались бы лишь большевики-ленинцы с своими «эксами» банков. Думаю, что это был политически мудрый путь успокоения и нормализации общественной жизни России. Но… Николаевский спросил Герасимова: почему же проект не осуществился? На что Герасимов, махнув рукой, коротко проговорил: «Камарилья в зародыше удушила…» Эта тупая дворцовая камарилья, вершившая дела у трона, более всех виновна в страшной беде России. Она отстранила Витте (и не только его), убила Столыпина, создала распутинщину и сухомлиновшину и привела к катастрофе революции…

Кроме посольской православной церкви в Берлине был синодальный собор на Фербеллинер-плац, Свято-Владимирская церковь на Находштрассе и кладбищенская церковь при Александерхайм (построенная, кажется, императором Александром III). Вот — о церквах.

Теперь о русском книжном деле в Берлине. Не моя задача давать какие-то исчерпывающие сведения. Я не библиограф. Дам, что могу — некий набросок общей картины. Начну с самого удивительного. Оказывается, один год в Германии русских книг вышло больше, чем немецких. Об этом мне рассказал мой берлинский издатель (и приятель) А. С. Каган («Петрополис»). Он издал в Берлине русских книг больше тысячи названий. Под маркой — «Петрополис», «Парабола», «Обелиск», «Гранит» (правда, этот «Гранит» был придуман только для книг «гранитного» Троцкого, вышвырнутого Сталиным на Запад).

А. С. Каган был выслан в числе первых сорока четырех ученых, писателей, журналистов. Он был проректор Петроградской сельскохозяйственной академии (бывший Лесной институт). Вместе с Я. Н. Блохом в Петербурге он вел издательство «Петрополис». «Петрополис» выпускал переводы иностранной классической литературы, из русской же — сборники стихотворений тогдашних выдающихся поэтов (петербуржцев): Н. С. Гумилева, А. А. Ахматовой, М. А. Кузмина, Ф. К. Сологуба, О. Э. Мандельштама, Г. Иванова и других, Гумилев, Мандельштам и Георгий Иванов даже литературно увековечили Я. Н. Блоха в «купно» ими написанной шутке:

И т. д.

Так вот, однажды в Берлине близкий знакомый А. С. Кагана — Я. Г. Фрумкин (петербуржец, адвокат, народный социалист, приятель Станкевичей, у которых я его часто встречал) {9} 9 В связи с упоминанием Я. Г. Фрумкина вспоминаю рассказ Станкевича: в Петербурге в каком-то обществе Фрумкин как-то сказал, что П. А. Столыпин человек, конечно, государственный, а П. Н. Милюков, при всех своих качествах, партийный деятель. Это, говорят, дошло до П. Н. Милюкова и доброго чувства к Я. Г. Фрумкину не вызвало, хотя, по существу, Я. Г. был, вероятно, прав. сказал, что один год в Германии русских книг вышло больше, чем немецких. Фрумкин работал в грандиозном немецком издательстве Ульштейн и мог быть в курсе. Но Каган не поверил ему и они заключили пари. Пари выиграл Фрумкин, показав соответственный номер «Borsenblat der Deutschen Buchhandlers». Думаю, об этом эмигрантском «рекорде» я сообщаю впервые.

Но чтобы читатель представил себе полный размах русского книгоиздания за рубежом, добавим: кроме Берлина русские книги выходили в Париже, Праге, Белграде, Риге, Софии, на Дальнем Востоке, в Южной Америке. Общую цифру «океана» книг русского Зарубежья назвать затруднительно. Желающих попробовать это сделать отсылаю хотя бы к двухтомной (толстенные тома!) «Библиографии русской зарубежной литературы (1918–1968). Составитель доктор Л. Фостер. Бостон, 1970». Работа эта никак не безгрешна, в ней пропущены ценные книги, есть неверности в именах, ошибки в псевдонимах {10} 10 Нет, например, ценнейшего труда генерала ген. штаба Н. Н. Головина «Российская контрреволюция в 1917–18 гг.», вышедшего в 12 книгах как приложение к журналу «Иллюстрированная Россия» (Париж); нет «Воспоминаний» С. Ю. Витте, нет В. Б. Станкевича «Судьбы народов России», нет М. Волошина «Стихи о терроре», нет Г. Ландау «Сумерки Европы», Б. Вышеславцева «Философия преображенного эроса», Г. Плеханова «Год на родине», Б. Пильнякя «Красное дерево», нет Н. Соколова «Убийство царской семьи», М. Горького «О русском крестьянстве», нет книг левых эсеров Штейнберга и Шрейдера. Много пропусков. Есть ошибки в именах, отчествах, псевдонимах. Например, если б я когда-нибудь подписался столь роскошно — «Менестрель», я бы позднее удавился с тоски. Мне же это приписано, но «Менестрель» (он же «Старый Театрал») это, увы, Борис Яковлевич Шнейдер, писавший в берлинской газете «Голос России», в журнале «Сполохи» и др. . Но общую картину «бушевания» русской зарубежной книги эта библиография все-таки дает.

Для России (если Россия когда-нибудь будет, в чем я далеко не уверен) зарубежная библиотека русских книг — беспримерная культурная ценность.

Да это ценность и мировой культуры! Как же этот вклад удался, как произошел? Полагаю, по легкомыслию. Ведь в 20-е годы (главный размах книг) в эмиграции никто не думал — ни монархисты, ни социалисты, ни сменовеховцы, ни евразийцы, ни либералы, ни консерваторы, — что пресловутая ленинская РСФСР превратится в страшный тоталитарный бестиарий, который захватит полмира. Русские политики, мыслители, писатели все (по-разному) веровали, «большевизм не вечен», и надеялись, что в какое-то прекрасное утро что-то такое произойдет, что воскресит свободную Россию {11} 11 Когда я думаю об этом теперь, мне кажется, что из видных политических деятелей-эмигрантов, пожалуй, только П. Б. Струве, став правым контрреволюционером, не верил ни в какое «прекрасное утро». Но это только потому, что автор первого Манифеста РСДРП в России в 1898 году, Струве работал с Лениным и лично изнутри знал эту, по его позднейшему определению, «думающую гильотину». «Властолюбие было у Ленина подлинной стихией его существа. Вся его личность была объята этой похотью <���…> Большевизм есть система милитаристического террора, абсолютно несовместимая с самой ограниченной дозой свободы», — писал в 1920-х годах П. Б. Струве. Оттого же после октябрьского переворота, уже смертельно больной Г. В. Плеханов, лежа в постели, часто повторял своим близким: «…пропала Россия… погибла Россия…»: он тоже изнутри слишком хорошо знал Ленина. . Поэтому страшностъ эмиграции (о чем когда-то хорошо писал Герцен) так остро не ощущалась. В этом смысле легкомысленны были все, А в особенности, эмигрант-обыватель. Он был каменно убежден в своей «чемоданной философии» — «в этом году нет, но в будущем обязательно вернемся!». Так этот обыватель и просидел всю эмиграцию «на чемодане». Ницше говорил: «Чтобы быть мудрым, надо быть легкомысленным». Вот неожиданно русские эмигранты и оказались «ницшеанцами».