Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Самым важным в русском зарубежном книгоиздании было то, что Зарубежье издавало книги, которые запрещались и даже изничтожались в ленинском царстве-государстве. Известно, что после Октября дело просвещения Руси Ленин отдал в руки своей жены Надежды Крупской. Эта духовно и интеллектуально весьма ограниченная «первая советская леди» (грубее — партийная дура-начетчица) издала один за другим три циркуляра, исключительно замечательных тем, что они ясно говорили всякому, что «бестиарий начался».

8 ноября 1923 года из Сорренто Максим Горький писал Влад. Ходасевичу, своему соредактору толстого журнала «Беседа», начатого Горьким в 1923 году в Берлине под редакцией М. Горького, В. Ходасевича, А. Белого, профессора Адлера, профессора Брауна: «Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что <���…> в России Надеждой Крупской <���…> запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьев, Тэн, Рескин, Ницше, Л. Толстой, Лесков <���…> и еще многие подобные еретики. И сказано: „Отдел религии должен содержать антирелигиозные книги“. Все сие будто бы отнюдь не анекдот, а напечатано в книге, именуемой „Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя“. Сверх строки мною вписано „будто бы“ — сему верить, ибо я еще не могу заставить себя поверить в этот духовный вампиризм и не поверю, пока не увижу „Указатель“. Первое же впечатление, мною испытанное, было таково, что начал писать заявление в Москву о выходе моем из русского подданства. Что еще могу сделать я в том случае, если это зверство окажется правдой».

В РСФСР, уже начавшей превращаться в орвелловский «Скотский хутор», это зверство оказалось сущей правдой. Но Максим Горький никакого заявления о «выходе из подданства» не подавал. Его журнал «Беседа» оборвался. Вскоре Горький воспел почившего Ленина, потом — «золотое сердце» почившего Дзержинского. «Нет, как неожиданна, несвоевременна (!) и бессмысленна смерть Феликса Эдмундовича! Черт знает что!» А в 1929 году по настойчивым приглашениям Сталина шумно, как мировая пролетарская ведетта, въехал из Италии в СССР — на побывку. В 1931 же году переехал навечно.

В «стране победившего социализма» М. Горький похвалил Соловки (концлагерь), восхвалил и Беломорканал: «Черти драповые, вы сами не знаете, что сделали!..» Так обратился гуманист Горький к убийцам-чекистам Френкелю, Фирину, Берману, Когану, Рапопорту, Жуку, за которыми «за каждым тысяч по тридцать человеческих жизней».

Но довольно скоро в путаной голове и путаной душе Алексея Максимовича произошла какая-то осечка. Обнаружилось некое «мелкобуржуазное бузотерство». Тогда его, естественно, заточили под своеобразный «домашний арест» под неослабным присмотром секретаря-чекиста Петра Крючкова. Виктор Серж пишет, что Горький «по ночам плакал». Возможно. Говорят, будто Горький отказывался писать книгу о Сталине и будто даже захотел назад, в солнечное Сорренто. Но тут уж разговор короткий — в 1936 году приставленные к Горькому чекисты отравили его. Заодно отправили на тот свет, и его сына Максима. Официально это называется: «Горький был чудовищно умерщвлен бандой фашистских предателей и шпионов» {12} 12 Горький. Материалы и исследования. Под ред. В. А. Десницкого. М., 1941. .

Зато post mortem Сталин разрекламировал Горького хоть куда, как мог! Сталин любил возвеличивать покойников (Фрунзе, Кирова, Маяковского, Горького и другие): с покойниками спокойнее. И улица Горького, и город Горький, и литературная премия имени Горького, и колхозы имени Горького, и заводы имени Горького, и памятники Горькому. Только острословие Карла Радека не было осуществлено, Радек предлагал именем Максима Горького назвать всю эпоху — Максимально-Горькой. Собраний сочинений Горького в СССР не перечесть, его переиздаваемых книг не перечислить, хоть в них кое-что и фальсифицировано, что установлено зарубежной русской печатью. Но эка важность фальсификация чего-то в Горьком, когда вся история России для советского гражданина фальсифицирована и ничего не случилось.

И все же в зарубежной России есть одна книга М. Горького, которая никогда не появится в СССР. Это — «Несвоевременные мысли», собрание статей М. Горького из «Новой жизни», когда он отчаянно сопротивлялся большевизму. Горький писал: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти <���…> Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт <���…> Рабочие не должны позволить авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат..» («Н.Ж.» 7(20) ноября 1917). «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта <���…> Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву всемирной или европейской революции <���…> Мне безразлично, как меня назовут за это мнение о „правительстве“ экспериментаторов <���…> но судьбы рабочего класса и России — не безразличны для меня. И пока я могу, я буду твердить русскому пролетариату: тебя ведут на гибель, тобой пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты все еще не человек…» («Н.Ж.» 10 (23) декабря 1917).

От Горького в зарубежной России осталась эта книга. «Книга о русском крестьянстве» (изд. И. П. Ладыжникова, 1922) и шесть томов малоудачного толстого журнала «Беседа».

Я, к сожалению, не читал циркуляры Надежды Крупской. Библиографически редки. Но убежден, что Достоевский тоже тогда попал в запретные писатели. Помню, Федин и я завтракали в Берлине у Марии Федоровны Андреевой (вторая жена М. Горького, бывшая актриса МХТ), и за завтраком М.Ф. рассказала (только нельзя было понять, одобрительно или нет, скорее просто — «для информации»), что однажды при ней Ильич, говоря о «Бесах», сказал; «Омерзительно, но гениально!». Позже я видел этот интересный отзыв в печати.

Естественно, что большевикам есть за что не любить Достоевского: он их предвидел как «бесов». Но и у меньшевиков Федор Михайлович был не в чести. Когда парижский толстый журнал «Современные записки», ведшийся редакторами эсерами, праздновал выход 50-й книги, берлинский «Социалистический вестник», ведомый Ф. Даном (Дана Плеханов называл «полуленинцем»), «внес диссонанс в редкий праздник левой эмиграции», упрекая «Сов. зап.» в интересе к вопросам религии и в излишнем внимании к Достоевскому. Долголетний редактор нью-йоркской еврейской газеты «Форвертс» Каган (в молодости русский революционер) говорил: «Меньшевики это маленькие большевики». А Петр Струве — «Меньшевики это те же большевики, но в полбутылках».