Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Думаю, что сталинские чекисты «шлепнули» тогда и Владимира Николаевского как «врага народа». За долгую нашу дружбу я никогда не спросил Бориса Ивановича о судьбе его брата (считал нетактичным), а сам он никогда ничего о Владимире не сказал.

Когда «Дом искусств» перешел из кафе «Ландграф» в кафе «Леон», стало гораздо лучше и проще. Зал — отдельный от ресторана, и на собраниях никто не ел, не пил, а занимались чем должно. Кто только не побывал в «Доме искусств»! Читал свои стихи и Вл. Маяковский, приехавший в Берлин на побывку с Лилей Брик. Впрочем, эта «дама» высшего коммуно-чекистского света в «Доме искусств» не появилась. Было бы чересчур… Коммуно-чекистского говорю потому, что ее пресловутый супруг Осип Брик начал свою карьеру как «юрисконсульт» Петроградской ЧеКа при Гришке Зиновьеве. Официально эта должность называлась «заведующий юридической частью» Петроградской ЧеКа. Какова могла быть «юрисконсультация»? Как расстреливать? В лоб или в затылок? Нет. Ося Брик занимался более тонкой «консультацией»: например, формулировкой обвинений против расстрелянного поэта Николая Гумилева, нахождением в его поэзии «контрреволюционности», «реакционности». Брик же был «литературовед», ну вот и работал в ЧК по специальности. Позже, в Москве, Брики были друзьями омерзительного, высокого ранга чекиста Якова Савловича Агранова, в «салоне» которого бывали писатели, поэты (Маяковский, Асеев, Пильняк, Бабель, Всев. Иванов и другие.). Menage а trois — Бриков и Маяковского общеизвестен. Но, повторяю, в «Дом искусств» со своим зиц-мужем Маяковским «знаменитая» Лиля все-таки не пришла {15} 15 В английской книге (I love: The story of Mayakovsky and Lili Brik, by ann and Samuel Charters, 1979) есть рассказ, как Лиля Брик вербовала переводчицу Риту Райт (Rita Rait) в сотрудницы ОГПУ. Задачей Риты было давать сведения о русских эмигрантах в Берлине 20-х годов. Для этого Лиля устроила Рите встречу с агентом ОГПУ. . Б. Пастернак говорил: «Квартира Бриков была в сущности отделением московской милиции».

В Берлине с Маяковским я провел раз целый вечер — на обеде у Жени Манделя (вернувшегося в СССР), беспутного богемьена, вероятно, попавшего-таки на Архипелаг ГУЛАГ.

Но об этом расскажу позже. А сейчас хочу сказать о выступлениях Маяковского в «Доме искусств». Оговорюсь для ясности: я никакой не любитель этой «тяжеловозной» «ломовой» поэзии, а многие его бутербродно-пошлые агитки вызывали во мне всегда отвращение. Например:

Но выступления его в «Доме искусств» были великолепны. Маяковский понимал, с чем здесь выступить, это не комсомольское собрание, чувствовал аудиторию. И читал старые вещи. И это было чудесно. Во-первых — голос. Превосходный, отчетливо-бархатный баритон, как какой-то инструмент, а не голос. Во-вторых, манера чтения обрывистыми строками, но все-таки с совсем легким полунапевом — хороша. И аудиторию «Дома искусств» — писателей, поэтов, художников, актеров — он победил.

И сразу чуть уловимый переход ритма и мелодии:

Чтение Маяковского было какое-то оркестровое. Будто читает не один человек, а стихотворение ведет какая-то оркестровая музыка. Это было по-настоящему хорошо. И запомнилось.

В «Доме искусств» я познакомился с М. А. Алдановым. Он был тогда молод, элегантен и красив просто «до невероятия», уж очень правильны черты лица, уж очень ясны, светлы глаза, уж очень он весь был изысканно-джентльменский. Не буду перечислять, кого я тут встречал, кто здесь выступал. Выступало множество людей: Толстой, Эренбург, Адамович, Георгий Иванов, Степун, Ремизов, тот же режиссер Камерного театра Таиров… Обрываю. Лучше расскажу, как тут я увидел Сергея Есенина. И — о встречах с ним в Берлине.

Это было летом 1922 года. В «Доме искусств» все уже знали, что в Берлин прилетел Сергей Есенин с Айседорой Дункан, и они придут в «Дом искусств». Народу собралось много. Шла обычная программа, но все явно ждали Есенина. И действительно, эти знаменитости приехали, но почти к концу вечера. По залу пробежали голоса: «Есенин, Есенин приехал».

Он вошел в зал впереди Айседоры. Она — за ним. Это пустяк. И все-таки характерный, муж с женой так не ходят. Есенин был в светлом костюме и белых туфлях. Айседора в красноватом платье с большим вырезом. Есенина встретили аплодисментами. Но далеко не все. Произошло какое-то замешательство, в публике были поклонники и противники Есенина. Во время этого замешательства и общего шума один больше чем неуравновешенный (умопомешанный) эмигрант (крайне правых настроений) вдруг ни с того ни с сего заорал во все горло, маша рукой Айседоре Дункан: «Vive l’Internationale!». Это было совершенно неожиданно для всех присутствовавших, да, наверное, и для Айседоры. Тем не менее она с улыбкой приветственно помахала рукой в сторону закричавшего полупомешанного и крикнула: «Chantons la!». Общее замешательство усилилось. Часть присутствовавших запела «Интернационал» (тогда официальный гимн РСФСР), а часть начала свистать и кричать: «Долой! К черту!».

Н. М. Минский неистово звонил, маша председательским колокольчиком, Есенин почему-то вскочил на стул, что-то крича об Интернационале, о России, о том, что он русский поэт, что он не позволит, что он умеет и не так свистать, а в три пальца. И, заложив в рот три пальца, действительно засвистал как разбойник на большой дороге. Свист. Аплодисменты. Покрывая все, Минский прокричал:

— Сергей Александрович сейчас прочтет нам свои стихи!

Свист прекратился, аплодисменты усилились. Стихли. А Есенин, спрыгнув со стула, подошел к председательскому месту и встал, ожидая полного успокоения зала. Оно воцарилось не сразу. Айседора села в первом ряду, против Есенина. И Есенин зачитал. Читал он не так хорошо, как Маяковский. Во-первых, голос не тот. Голос у Есенина был скорее теноровый и не очень выразительный. Но стихи захватили зал. Когда он читал: «Не жалею, не зову, не плачу/ Все пройдет, как с белых яблонь дым…» — зал был уже покорен. За этим он прочел замечательную «Песнь о собаке». А когда закончил другое стихотворение последними строками: «Говорят, что я скоро стану/ Знаменитый русский поэт!» — зал, как говорится, взорвался общими несмолкающими аплодисментами. «Дом искусств» Есениным был взят приступом.

В этот вечер я вблизи не видел Есенина. Мы скоро ушли своей компанией. А Есенина и Дункан Н. М. Минский (как рассказывает в своей английской книге «Багаж» Ник. Дм. Набоков, будущий композитор, будущий приятель С. Дягилева, И. Стравинского, а тогда просто молодой человек) познакомил с Набоковым, который должен был стать их провожатым в какое-то гомосексуальное кафе, что для московского гостя было «берлинской диковиной». У Набокова об этом ночном путешествии рассказывается довольно подробно, но не очень убедительно, к тому же Есенина он почему-то называет Сергеем Константиновичем (видимо, производя это отчество от села Константиново — родины Есенина), а Минского — Михайловичем вместо Максимовича.