Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Так все и вышло. Я пришел на собрание и сказал все так, как говорил Юрию. Это произвело некое неудобное замешательство. Я видел, что председательствовавшему И. Б. Гессену это было неприятно, хоть он и улыбался, но никаких опровержений не последовало. Разумеется, всех сотрудников «Накануне» исключили (и правильно, по-моему, сделали).

После отрывка из повести «В рассеянии сущие» я в «Накануне» ничего не помещал. Но когда Алексей Толстой уехал в Советскую Россию насовсем, мне предложили редактировать «Литературное приложение» и для сего пригласили зайти в редакцию. В письме ко мне от 30 марта 1924 года из Праги Марина Цветаева писала: «Из России я выехала 29-го апреля 1922 г. Скучаю ли по ней? Нет (курсив М. Цветаевой. — Р.Г.). Совсем не хочу назад <���…> Редактируете „Накануне“? Не понимаю, но принимаю, потому что Вы хороший и дурного сделать не можете». Марина не могла тогда, конечно, даже представить себе, какую «дурную», страшную «смену вех» придется проделать ей вместе с мужем С. Эфроном и чем они оба за это заплатят. Расстрелом и самоубийством.

Редакция «Накануне» занимала обширное помещение. Меня приняли С. С. Лукьянов и Г. Л. Кирдецов. Профессор Лукьянов — сын бывшего обер-прокурора Святейшего синода. Человек воспитанный, довольно молодой, среднего роста, лицо как лицо, ничего примечательного. Но Г. А. Кирдецов мне сразу не понравился. Он был уже в годах, отталкивающей внешности (Кирдецов — это был, кажется, псевдоним). По всем своим манерам он был типичнейший, видавший всякие виды и во всех водах мытый газетчик. В эмиграции он издал книгу «У ворот Петрограда» (1919–1920) — о наступлении генерала Юденича на Петроград. Потом болтался где-то в Прибалтике, ни с какими сменовеховскими писаниями никогда не выступал и вдруг… оказался в редакторском кресле «Накануне»? Кончил тоже, кажется, вполне благополучно, уехал в Москву, где работал в Наркоминделе.

На неблагообразном лице Кирдецова неизменно плавала какая-то непонятная и неприятная ухмылка. В разговоре (именно с этой ухмылкой) он сказал мне, что на «Литературном приложении» указания, что я редактор, не будет. «Вы понимаете, конечно, что у вас такого имени, как у Толстого, нет». — «Разумеется. Я ни к какой рекламе и не стремлюсь».

Так я начал работу редактора «Литературного приложения». Это было в июле 1923 года и длилось до июня 1924 года, когда «Накануне» закрылась «за ненадобностью». В «Литературном приложении» сотрудничали многие писатели из Советской России: Михаил Булгаков, А. Мариенгоф, Б. Пильняк, Н. Никитин, Осип Мандельштам, Юрий Слезкин, К. Федин, Б. Катаев, М. Волошин, Всев. Иванов, Вл. Лидин, Всев. Рождественский, П. Орешин, А. Неверов, Корней Чуковский, Л. Никулин, Э. Голлербах и другие. Сотрудничал живший в Берлине А. Кусиков. Из эмигрантской молодежи я привлек своих друзей Юлия Марголина (в будущем автора замечательной книги «Путешествие в страну зека») и поэта Георгия Венуса (вернувшегося с семьей в СССР и расстрелянного через несколько лет), кроме них — поэта Вадима Андреева (сына Леонида Андреева), написавшего об отце хорошую книгу, поэтессу Анну Присманову и других. Некоторое время сотрудничал и мой друг Вл. Корвин-Пиотровский.

К сменовеховцам-политикам я отношения не имел. Они вели газету, я же приезжал редактировать и верстать свое «Литературное приложение». Но всех редакторов газеты я узнал. Юрия Вениаминовича Ключникова я встречал несколько раз, помню, говорили мы о его пьесе «Единый куст», которую он написал в Париже. Довольно высокий, плотный, с темными волосами, зачесанными назад, с лицом правильным, но ничем в глаза не бросающимся, с тихой спокойной речью, Ключников не был таким ярким человеком, как, например, Степун, Толстой, Маклаков, но был, конечно, «личностью». Он был умен, образован; вскоре он уехал из Берлина. Как я уже упоминал, его взял Г. Чичерин на Генуэзскую конференцию в качестве «советника» (разумеется — «статиста для пропаганды» и, вероятно, по чекистскому рецепту, и для «усыпления» бдительности самого Ключникова). Затем он уехал в РСФСР и погиб в «ежовщину».

Сергея Сергеевича Лукьянова я встречал не часто. Легко писавший, образованный, владевший иностранными языками — по отъезде Ключникова он фактически стал «передовиком» газеты, пиша об исторически неизбежном переходе большевицкой диктатуры к формам «трудовой демократии». Судьба его сложилась страшно. По закрытии «Накануне» он с женой переехал в Париж, откуда при каких-то странных обстоятельствах он был выслан французской полицией (как мне говорили, даже будто бы с применением «наручников») в Советскую Россию, В Москве на некоторое время стал редактором «Журналь де Моску», а потом — Ухт-Печерский концлагерь, где его забили насмерть на допросах. В лагере же оказалась и его эффектная красивая жена.

Г. Л. Кирдецова я почти не встречал, никаких дел у меня к нему не было. Ю. Потехина встречал на его докладах о поездках в Москву и о встречах с советскими писателями. Потехин не был яркой фигурой и, как все политики-сменовеховцы, скоро уехал в Москву. Что с ним стало — Бог весть. Был в газете репортер Вольский, который тоже уехал в Советскую Россию и там был расстрелян как «агент румынской сигуранцы». Была ли тут хоть доля правды или это была «легенда» ОГПУ? Уехал скоро в Россию и другой репортер — Шенфельд (Россов). Мельком встречал профессора С. Чахотина — человека архикнижного, странноватого, не от мира сего, старого приятеля Федора Степуна. Он тоже вернулся в Советскую Россию. Что с ним стало — не ведаю. Кажется, неожиданно дожил до старости.

Но кого я довольно часто встречал и кто был человек яркий и запоминающийся — это Борис Вячеславович Дюшен. Хорошего роста, хорошо скроенный, с правильными чертами лицами, лишенного всякой растительности, нерусского, а скорее французского типа (он и был французского происхождения). Очень разговорчивый, веселый, ко всем благожелательный, всем готовый помочь, с ласковой улыбкой вне времени и пространства, Дюшен был приятным человеком. И при всем том мне всегда казалось, что он — «нарисованная дверь», по выражению Зинаиды Гиппиус, примененному к И. И. Фондаминскому-Бунакову. Дверь-то нарисована, поэтому и войти в нее нельзя. Было в Дюшене что-то оптимистически-авантюристическое. Казалось, при надобности Борис Вячеславович ни перед чем не остановится, через все перешагнет.

Биография у Б. В. Дюшена была яркая. Был он сыном военного, был в эсерах, даже, кажется, в бомбистах, по специальности инженер, был фронтовым офицером, научным работником, лектором, автором многих научно-популярных книг, был журналистом, членом Учредительного собрания, комиссаром Временного правительства в Ярославле. Во время ярославского восстания 1918 года, к которому был причастен Б. Савинков, Дюшен был восставшими восстановлен в должности комиссара Временного правительства и принял в восстании самое активное участие. Подавившие восстание ворвавшиеся в Ярославль большевики за голову Дюшена назначили какую-то солидную сумму. Но чудом Борису Вячеславовичу удалось спастись. Как-то у него за чайным столом он рассказал мне и А. С. Ященко, как он спасся. Придя домой, я тогда же это записал.