Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Константин. С.-Петербург, 27 июля 1833 года

Скажи своим московским нувелистам [сборщикам и разносчикам новостей] и мирителям, что граф Орлов вчера возвратился жив и здоров из Одессы. Я очень любопытен его видеть с портретом султанским и медалью. О приезде его узнал я от Фонтона, который его успел повидать.

О Валентине Строганове вчера было сказали, что умер; но, слава Богу, еще неправда; только он, говорят, точно безнадежен.

Константин. С.-Петербург, 28 июля 1833 года

Странно, что смерть Апраксина хотели скрыть от его бабушки до возвращения в Санкт-Петербург. Во-первых, подлинно кто-нибудь проврется, так будет хуже; да разве узнать в Санкт-Петербурге будет для нее менее горя? Она и теперь окружена семейством своим.

Ты мне пишешь о постройках в почтамте как о вещи, мне известной, а я впервые от тебя слышу. Точно я нашел рапорт к тебе архитектора и смету; только от тебя ни слова, хоть я тебя и спрашивал, для чего ты прислал мне все это, а потому и полагал, что ошибкою, да и теперь что я могу сделать без форменного представления? Эти дела партикулярно и без представления не делаются и не рассматриваются, ибо мы подлежим формам. Строительного же капитала так мало, что разрешаем только самонужнейшее. На все почтовые места отпустили прошлого года 150 тысяч – изволь-ка управляться!

Александр. Москва, 29 июля 1833 года

Вчера за обедом у великого князя речь была о тебе. «Ваш брат много трудится», – дачу твою хвалил, о детях твоих спрашивал; я сказал, что Соня отличалась на балу у графини Бобринской. После обеда позвал к себе в кабинет, посадил, взял сигару, и мне подали другую, и так втроем с Башиловым разговаривали до семи часов. Ее высочество не очень здорова и не изволила выходить. Обедали комендант, генерал Шипов, Василий Дмитриевич Олсуфьев, Башилов и домашние.

Константин. С.-Петербург, 31 июля 1833 года

Рад я, что ноты дошли до тебя скоро. Я так и рассчитывал, что через 6 дней после вытребования будут у тебя.

Надобно, чтобы во всей России так шли почты; надеюсь в сем году много сделать, а в будущем кончить это важное дело, если, Бог даст, буду жив. Теперь, по просьбе графа Воронцова, устроили безостановочный ход почт между Одессою и Таганрогом. В Вильну учреждена экстра-почта. Завтра должна прибыть почта, которая прежде приходила в четверг, стало, двумя сутками раньше. Из Бухареста приходит теперь в 8 дней. Стало, много хорошего уже сделано; но еще далеко, чтобы все было устроено. Я за это горячо принялся и беспрестанно шпорю своих.

Александр. Москва, 31 июля 1833 года

Получив мою эстафету, Долгоруков, как умница, тотчас отправился в Москву, чтобы иметь счастие представиться великому князю по записке Васильчикова. В девять часов был здесь. Сказано в повестке глухо: в первом часу. Долгоруков поехал в четверть первого. Великий князь уже уехал со двора, и все приезжавшие представляться его уже не застали. Является ко мне Долгоруков в отчаянии: скакал 80 верст понапрасну. Что делать? Ждать до того воскресенья? Опять сюда приехать?

«Погоди, – сказал я, – останься обедать с нами; авось, почта придет, я сам ее отвезу великому князю и узнаю как-нибудь, что делать». И подлинно, к пирожному явилась почта, я поехал с пакетом. – «Здравствуй, Булгаков; экую ты мне кучу привез, сжалься над моими глазами, садись, вот тебе сигара, а мне позволь читать. Ну, что скажешь? Что твои? Что милая княгиня Ольга А.?» – «Чего, ваше высочество, у нас бедушка была!» – «Что такое?» Я рассказал о путешествии Долгорукова и что не застал его высочество. «Да, я должен был выехать ранее, чем полагал. Зять твой здесь?» (указывая на ту комнату). – «Нет, ваше высочество, я не смел его привезти». – «Привези ужо – завтра, когда хочешь. Что делает княгиня О. А.?» – «Я получил с мужем ее письмо от нее, и почти все вами наполненное…» – «Лжешь, Булгаков!» – «Право, ваше высочество». – «Лжешь, Булгаков!» – «Да и письмо со мною». – «Покажи!»

Ольга как будто предчувствовала, написала письмо точно на показ великому князю: «Муж мой совершенно счастлив совершить эту поездку лишь для того, чтобы иметь счастье повидать великого князя. Как мы признательны за всю ту доброту, которую его высочество нам всем выказывает! Дишка ни секунды не колебался, ехать ли; обнимаю вас, милый папа, и благодарю за то, что послал к нам нарочного», – и т.д.

Великий князь взял читать письмо, но рука Ольгина довольно несвязна, поэтому я ему прочел. Его высочеству было это очень приятно, он начал хвалить Ольгу и прибавил: «Я еще долго, любезный, не позабуду проведенный у вас вечер, не было у меня другого такого приятного вечера в Москве». Потом прибавил: «Скажите вашему зятю, что он может считать свое представление уже состоявшимся; уверен, что ему куда более хочется видеть жену свою, чем меня, так и пусть к ней едет, но при условии, что, прежде чем поцелует ее от себя, пусть от меня припадет к стопам княгини». Можно ли быть добрее, вежливее?

Как я возвратился домой, то Долгоруков не смел спросить, что ему делать, и запрыгал, когда все узнал. Я его благословил на дорогу, а через полчаса не было уже его в Москве. Он только что не плакал. Как так: проехать 160 верст из-за ничего, приехать в Шеметово и сказать: «Я не видел великого князя»?

Покуда мы курили, изволила прийти великая княгиня, жаловалась, что ей нехорошо от вод. Я нахожу, что лицо хорошо, но точно похудела несколько. Я донес ее высочеству, что Орлов, коего уморили здесь, на водах, и о коем она изволила в тот раз меня спрашивать, приехал в Петербург, да еще и с портретом султанским. «Благодарю вас за доставленные ко мне пакеты, но где же ящик, о котором было объявлено?» – «Его нет, сударыня, он прибудет, очевидно, с тяжелой почтой». – «Да разве нельзя было послать ящик, который я время от времени получаю, с легкой почтой?» – «Разумеется, для вашего императорского высочества это исключение будет сделано; я напишу о том брату, – он отправляет то, что ему доставляют; это конторе моего петербургского начальника надобно сообразоваться с волею вашего императорского высочества. Я же, со своей стороны, напишу туда о том». Она приходила прощаться: ехала со двора прогуливаться в ландо. Великий князь, пожав руку, сказал: «Прощай, любезный, ты, я чаю, поедешь возиться со своими почтами, а мне пора ехать к моим кадетам».

Я виноват: распечатывая постпакет, вижу Закревского руку и слово «Булгаков»; думал, что ко мне, распечатал – вместо того к тебе.

Константин. С.-Петербург, 5 августа 1833 года

Вчера на даче, после обеда, засел я читать биографию покойного нашего друга и перенесся вместе с нею во времена, где он то был полицеймейстером, то в отставке, то комендантом. Все кажется мне справедливо, и друзьям его будет приятно читать. Я отметил два пассажа. Так как твое намерение – ее напечатать, то есть издать в свет, то, первое, неловко сказать, что средства, данные правительством, не были достаточны – на что же? – на сиротское отделение и что он должен был прибегнуть к частным пособиям. Лучше дать этому другой оборот. Второе – в конце фразу о гражданине, жандармском генерале я не совсем понимаю; но как будто звание жандармского генерала было бы для другого препятствием быть любимым. Я бы это выпустил, тем более что и слово «гражданин» мне не нравится. Впрочем, подумай, и если Бенкендорф, в суждении своем, сие оставит, то поступи как хочешь. Сегодня его ждут в городе, сегодня пошлю к нему твой пакет, постараюсь его сам увидеть, ибо о многом имею нужду с ним поговорить.