Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр. Москва, 31 июля 1824 года

О Пушкине, несмотря на прекрасные его стихотворения, никто не пожалеет. Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а и с ним не ужился этот повеса. Будет, живя в деревне, вспоминать Одессу; да нельзя уже будет пособить. Василий Львович считает, что сие убьет отца.

В 7 часов едем мы все с детьми к графу Федору Васильевичу. У него свадьба в доме: мамзель Софи, парижская служанка покойной графини Лизы, идет замуж за повара графского, гражданина Гризона. Граф делает для них пир и звал своих знакомых, в том числе и Ивана Николаевича, который за нами заедет. Вчера в «Весталке» очень смеялись мы Попандопуло-медику. Он сидел под нашим бенуаром, только вдруг вскочил с места и тяп себя за нос. Что такое? Над его головою висела лампа, она лопнула, и горячее масло попало ему прямо на нос. Диво, что не наделал тревоги и не подумал опять, что пожар. Надобно было видеть его рожу и слышать странный крик! Хотел тотчас идти к Кокошкину, научить, как варить масло, чтобы не воняло, и как делать лампы, чтобы они не лопались. «Я ничего не хочу, а пусть только правительство знает, что я научил, как это делается; это годится и для Большого театра».

Александр. Москва, 14 августа 1824 года

Вчера сидел я долго у графа Ростопчина. Он сказывал мне о намерении своем напечатать все письма, полученные им от покойного князя Кутузова во время нашествия французов, читал мне многие и свое предисловие, которое будет в заглавии. Видны обыкновенные его острота и ум. Все просятся, говорит он, в Минины и Пожарские, но только деяниями и словами мало очень на них походят. Кости сих великих мужей в земле, душа – в Царствии Небесном, а памятник – на Красной площади и проч. Долго я с ним спорил, доказывая бесполезность этой публикации. Письма сии официальны, касаются до дел очень важных, и эпоха свежая: могут отнести это к запрещению, недавно последовавшему, не давать отчетов в управлениях. Хотя в строгом смысле это отчетом назвать и нельзя, но придраться могут, и я уверен, что цензура здешняя не возьмет на себя разрешить печатание и отнесется в Петербург. Кутузова нет на свете; какая нужда возобновлять старые раздоры с ним? Отвечать мертвому нельзя. Граф делал мне весьма слабые возражения, и я желаю, чтобы он это так оставил. Таково было, по крайней мере, мое мнение, а он оное знать желал. Он говорит, что напечатано множество писем Румянцева, Суворова и других. Так, но отрывками в журналах, а не особенной брошюркою от заинтересованного лица. Это явление обыкновенное во Франции и Англии, но не у нас. Все это доказывает, что такая голова, какова графская, имеет нужду в беспрестанном занятии ума. Жаль, что способности его теряются без пользы для отечества.

Константин. С.-Петербург, 15 августа 1824 года

Указ о назначении Рибопьера министром в Царьграде подписан, но он наперед поехал к себе в деревню и возвратится еще сюда по возвращении государя; между тем Минчиаки будет поверенным в делах. Злые шутники говорят, что Карнеев забрал у Мечникова мины и оставил тому гримасы [130] «Mine» означает по-французски «выражение лица», но также и «рудники». . Говорят, что еще будут перемены по Министерству финансов, что Кайсаров (Павел) будет директором мануфактурного департамента на место Уварова, а ему отдадут ассигнационный банк.

Константин. С.-Петербург, 16 августа 1824 года

Все вести о переменах в Министерстве финансов пустые, кроме, однако ж, о Карнееве. Я чаю, его указ подписан; ибо сегодня уже государь или уехал, или едет. Ожидаю о сем извещения из Царского Села. Прочие же слухи взялись, вероятно, оттого, что Уваров едет в отпуск, и в его отсутствие управлять будет департаментом мануфактур Кайсаров; к этому же и прочее приплели. Ты видишь, что и здесь выдумывают, как в Москве.

Константин. С.-Петербург, 19 августа 1824 года

Я, начиная читать в письме твоем статью о намерении графа Федора Васильевича напечатать переписку свою с покойным Кутузовым, тотчас сказал: напрасно. Рад, что и ты с сим мнением согласен, и если помешаешь графу исполнить его намерение, то ему самому окажешь услугу. Впрочем, я уверен, что здесь ему не дозволят печатать. Кажется, довольно бы ему и того урока, который получил, напечатав свою брошюру [то есть правду о пожаре Москвы].

Александр. Москва, 23 августа 1824 года

Сию минуту явился почтальон Волков из Боровска, где видел моего тестя; он пишет нам, что 22-го числа поутру имел счастие видеть государя и быть принятым в кабинете, где пробыл более получаса. Государь очень милостиво его принял и дал свое соизволение на поставку 100 тысяч аршин сукна, взять изволил с собою образцы сукон; но князь не велит никому о сем говорить, ибо дело еще не сделано на бумаге. Государь здоров, очень весел, дороги хороши, хотя в Московской губернии хуже, нежели в других. 21-го ввечеру весь почти город вышел навстречу и кричали «ура!» Поутру, при отъезде государя, это было запрещено: боялись, чтобы лошади, которые были лихие, не испужались, и запрещено было городничим кричать «ура». С ним только Вилье и Дибич. Спешу все это прибавить здесь.

Александр. Москва, 26 августа 1824 года

Опишу тебе восхищение моего тестя, возвратившегося из своей поездки. 21-го государь прибыл так поздно в Боровск, то есть в первом часу, при факелах, что князь не мог его видеть; но на другой день поутру удостоился быть принятым в кабинете, где государь продержал его три четверти часа. Начал словами: «Ты желал меня видеть, а я – еще более, чтобы тебя поблагодарить за пользу, которую принесла моей ноге мазь твоя; я обязан, что теперь совершенно здоров, Богу, а там тебе. Он тебе внушил прислать мне это лекарство». Государь рассказал подробно князю, как и отчего нога стала болеть, как его пользовали, как бросил вильевскую красную присыпку и все другие лекарства, чтобы употреблять только это одно, что теперь может ходить, стоять, ездить без усталости, что даже зуд прошел, а потому и не расчесывает ноги, как то прежде бывало. Говорили о других предметах, о дорогах, кои только в некоторых местах Псковской и Тверской губерний были нехороши. Потом государь прибавил: «Я читал письмо, коим просишь о поставке суконной; хотя я никогда не вхожу в эти предметы, оставив действовать порядку, но тебе я отказать не могу; возьму просьбу с собою и дам приказание, да и вперед тебе приказываю и требую, чтобы ты по всем своим нуждам относился всегда прямо ко мне». Кончил словами: «Ну, прощай, князь; я вчера поздно приехал, а сегодня заспался». Это лишь суть разговора; но мой тесть, рассказывая нам о нем, плакал, как малое дитя. Был там и Орлов-Денисов, также имевший небольшую аудиенцию у императора. Я очень рад, что все это так хорошо кончилось, и тогда, и теперь.