Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Французы везде поспеют: уж мерзкий Лувель литографирован. Эка харя гадкая! Кто-то тебе это выслал? Спасибо за присылку этого изверга. Василию Львовичу буду бояться показать рожу эту, а то подагра подымется у него в горло, а может быть, и в мозг!

Константин. С.-Петербург, 9 марта 1820 года

Я был, по обыкновению, у обедни у князя Алекс. Николаевича, время было прекрасное, и я, отпустив карету, пошел по набережной пешком домой. У Зимнего дворца встретил я государя. Он подошел ко мне, взял меня за руку, велел мне надеть шляпу и довольно долго самым милостивым образом изволил со мною разговаривать. Спрашивал, привыкаю ли я к Петербургу; между прочим, вот его слова, которые истинно меня восхитили: «Ну, так довольны ли вы мною? Я сделал все, что вы пожелали!» (говоря о московских награждениях). – «Государь, я не знаю, как выразить вам мою признательность и как заслужить столько милостей». – «Продолжайте трудиться так же хорошо, как трудились прежде и как трудитесь теперь». Потом говорил о посторонних вещах, взял опять меня за руку и пошел, оставив меня живо тронутым столь милостивым обхождением. Никогда не в силах я буду заслужить все, что он мне благосклонного сказал; но, конечно, не пощажу никаких усилий, чтобы доказать ангельскому нашему государю, сколь душевно я ему предан и сколько чувствую его милости. Я уверен, что и ты со мною сердечно порадуешься. Я весьма чувствую, сколь лестно для меня эдакое приветствие, так сказать, публичное, ибо ты знаешь, что такое набережная в хороший день. Для меня это был прекраснейший день.

Отправив к тебе последнее письмо, поехал обедать с женою к доброму Каподистрии; сказал ему о предложении Татищева. Он в двух словах сказал: «Это безумие, которое ваш брат, надеюсь, совершать не подумает, ибо было бы оно непростительно, а если бы я ему это присоветовал или, к тому же, поощрил, то перестал бы считаться ему другом. Для воспитания его детей Испания есть последняя страна, которую можно выбрать, и я мог бы столь же убедительно опровергнуть и все прочие преимущества, о коих говорит Татищев. Но, опять-таки, я убежден, что ваш брат и не подумает воспользоваться этим предложением».

Также говорил я вчера с Нессельроде. Тот спрыгнул: «Прежде всего, невозможно дать ему 20 тысяч рублей; а затем, если ваш брат и надумает ехать в Испанию, то придется ему взять 100 тысяч с собою, если он не хочет умереть с голоду в совершенно необустроенном доме да в стране, которая дороговизной превосходит все прочие. Мой совет, чтобы он устроил свои дела, а если затем захочет воспользоваться еще моим положением, или чтобы я употребил свое влияние, он может рассчитывать на то, что не останется без должности; но только, Бога ради, пусть не позволит себе соблазниться тем, что есть соблазнительного в речах Татищева. Да еще и неизвестно, вернется ли Татищев в Испанию». Вот тебе, между нами, мнение людей, которые истинно желают нам добра. В воскресенье жена представлялась императрицам. Мария Федоровна между прочим говорила ей обо мне: «Я весьма признательна вашему мужу за все услуги, которые он нам оказывает, прошу вас сказать ему об этом, прежде чем я отблагодарю его сама».

Александр. Москва, 11 марта 1820 года

Вчера Голицын турнул славно полицию: дал на башне, которая против его дома, сигнал пожара флагом, посмотрел на часы; через три минуты мясницкая пожарная команда явилась уже тут, на площади, другие две – через пять минут, а прочие – смотря по отдаленности, но не позже двенадцати минут. Он был очень доволен, да и подлинно, эта часть в совершенстве. Лошади – не лошади, а львы.

С Бибиковым имел он объяснение; тот подал в отставку, представлен на его место некто Белкин, коего хвалят.

Мысль твоя о заведении частных контор для приема писем не в одном почтовом дворе – прекрасная! Я именно, говоря с Иваном Ивановичем Дмитриевым о почтах, то же ему сказал; это особенное было бы благодеяние в городе столь обширном, какова Москва. Недурно бы и это завести, чтобы принимались письма всюду, во всякое или в назначенное время, во все дни, а то выходит, что по понедельникам и четвергам страшная теснота для отдачников писем в Петербург. Еще не худо бы было заставить платить за почту тех, которые письма получить должны, а не тех, которые их писали; а то часто люди письмо бросят, а деньги пропивают. Конечно, найдут многие другие важнейшие неудобства; ты их со временем откроешь и искоренишь, а тебе будет за это публика благодарна, а себе сделаешь ты памятник на вечные времена. В государстве столь обширном, какова Россия, скорое сообщение, особенно посредством почт, есть вещь весьма важная; уж страшное расстояние есть зло великое, а ежели прибавить к этому еще другие затруднения, то еще хуже будет.

Ожидаю конец представления Марицы; конечно, государыни, которые столь милостивы, ее обласкают. Я желаю, чтобы она покороче познакомилась с Закревскою: она предобрая и без всяких претензий. Здесь это как-то не клеилось. Петербург их сблизит, а паче всего дружба, существующая между мужьями.

Доброму Каподистрии всегда говори обо мне; он, надеюсь, уверен в душевной преданности обоих братьев. Понимаю, брат, что Вейтбрехт тебе бремя более, чем другие; авось-либо соскучась, станет проситься в Москву. Ты здесь сделал привычку быть окруженному людьми счастливыми, довольными, с веселыми лицами, а тут вдруг этакий ипохондрик. Будет с тебя и прочих скук, авось-либо это и устроится как-нибудь.

Билеты Боргондио идут славно. Я роздал их до полутораста, Негри – 400, экономия Собрания – более 200, кроме того, что взято у нее самой. Нет сомнения, что все 1000 билетов вниз и 500 на хоры разберутся. Потемкин хотел, чтобы она прежде всего пела у него, и приготовил ей серьги в 5000 рублей, но она извинилась и не хотела петь нигде, прежде своего концерта. Князь Дмитрий Владимирович, который, кажется, большой охотник до итальянского пения, сказал ей, что он берет все билеты, которые у нее останутся. Он хочет выписать сюда Одесскую итальянскую оперу. Вот тебе и афиша; а ежели удастся концерт завтра, в чем не сомневаюсь, то хочется мне сделать маленькую статью, которую буду просить Пезаровиуса поместить в «Инвалиде». Ежели бы послушалась меня Боргондио и поехала бы сама домов в 20, которые я ей назначил, я уверен, что она собрала бы до 20 000 рублей; но она говорит, что это то же самое, что прикладывать пистолет к горлу.

Константин. С.-Петербург, 12 марта 1820 года

Вчера я обедал с Фонтоном у доброго Воронцова. Они все, слава Богу, стали покойнее и веселее. Сегодня должен я был обедать у Блоома, но Воронцов после обеда, не говоря мне ничего, написал к нему от моего имени извинительное письмо, а после взял с меня слово, что у него буду обедать. Так и быть!