Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Вчера князь в концерте вдруг мне говорит: «У меня для вас дурное известие». Видя, что это меня сконфузило, он, взяв за руку, прибавил: «Дурное для меня: то есть граф Кочубей извещает меня, что вы получили свою отставку; я вам о сем напишу».

Константин. С.-Петербург, 19 марта 1820 года

Ну, сударь, в городе большая новость: высылка вовсе из России иезуитов. Сегодня, говорят, будет в «Conservateur» [ «Conservateur Impartial» («Беспристрастный наблюдатель») – французская газета, которую издавал в С.-Петербурге аббат Манген, воспитатель С.С.Уварова, тогда попечителя С.-Петербургского учебного округа].

У Тургенева я видел Губарева, старого знакомого, и познакомился с поэтом Пушкиным, который сказывал свои стихи. Тут были Жуковский, Уваров и проч., и у Тургенева, по обыкновению, потчевание, то чаем, то пирогом страсбургским.

Александр. Москва, 21 марта 1820 года

Обедал у Татищева. Он по этой адской дороге приехал из Ростова в 22 часа; на зато брат его и слег от усталости. Мать от радости его видеть после 15-летнего отсутствия лишилась чувств; но это посещение, верно, продлит жизнь этой старушке. Я объявил Дмитрию Павловичу, что ехать с ним – дело несбыточное; он не мог сам не убедиться причинами, а еще главнейших не мог я ему и сказать.

Мне привезли славного теленочка из деревни; уж как Наташа тебя вспоминает: нет да нет! Так как я говеть буду на Страстной, то решились мы в воскресенье сделать у себя пир и расправиться с этим четвероногим молодцом. Звал Татищева и позову всех наших; буду просить Рушковского, который желает быть представлен Дмитрию Павловичу. Наташа твердит: «Все хорошо, а Константина нет! Как бы он поел!» Мне хочется послать тебе ломоть в письме.

Константин. С.-Петербург, 23 марта 1820 года

Новость. Король Испанский принял конституцию и по конституционному акту 1812 года созвал кортесы. Что на это скажет Дмитрий Павлович? Об этом известии мне сказал граф Каподистрия, следовательно, оно справедливо; теперь надобно знать, что он согласился ли только дать конституцию или принял таковую кортесов. Увидим. После этого, кажется, там все успокоится.

Константин. С.-Петербург, 24 марта 1820 года

Вчера (между нами) наши господа в доклад носили несколько предложений о награждениях, в числе коих наши добрые архивские товарищи; но было уже поздно, и отложено до субботы, а только господин Лев Яковлев произведен и, кажется, сделан сенатором. Я очень рад за него, теперь он успокоится, а не то очень огорчался, особливо сенаторством Малиновского. Я надеюсь также, что князь Петр Алексеевич Голицын, испанец у Биборинской на маскараде, сделан будет камер-юнкером, чего он очень желает.

В последнем номере «Сына Отечества» вызываются добрые люди на помощь старику надворному советнику Петрову. Я послал к нему 50 рублей стороной и велел узнать о нем короче. Это тот самый старик Петров с большими бровями, что нас на руках носил в Царьграде, находясь при батюшке, и который после был при Каменском в Молдавии; в свое время большой был буффон. Съезжу к нему и постараюсь что-нибудь для него сделать. Он может быть очень стар, ибо в Бухаресте лет 10 тому назад был лет за 60.

Александр. Москва, 29 марта 1820 года

Мы сидим в субботу с Наташей, играем вдвоем в дамский пасьянс. Бьет одиннадцать часов. Карета – кто это? Тургеневы! Он очень смеялся, что ты его называешь «со звездою путешествующим», а я Вяземскому пишу, что Тургенев с неба звезды хватает и что Владимирскую уже подцепил. Они у нас обедают маленьким кружком во вторник. У матери-то тесно, негде; он остановился у Обер-Шальме, № 12. Александр все тот же, но более рассеян, чем когда-либо.

Испанская новость твоя важна. Королю следовало это сделать, вступая из заточения на престол, мужеством и любовию подданных ему приобретенный. Время упущено, теперь это слабость и принуждение. Он потеряет во мнении всех – и себе приверженных, и инсургентов. Я бы оставил, на его месте, престол молодой жене, поскакал бы в Кадикс, заступил бы место Фрейра, сел на коня, показался бы народу и войску, усмирил бы бунтовщиков, объявил бы всеобщее прощение, а после бы уже сказал: «Дети мои, для устранения на предбудущие времена всякой причины к раздору между нами, я созываю кортесы; давайте вместе разбирать, составимте конституцию, полезную для всех». Татищеву очень моя мысль понравилась. Он, впрочем, доволен мерою, взятой королем, хотя она и внушена ему страхом одним, то есть бунтами, начинавшимися и в Галиции. Дмитрий Павлович полагает, что всем будет польза от этого. Ненавистная более именем, нежели делом инквизиция, верно, уничтожится, страшные монастырские имения и доходы будут взяты в казну. Кто бы думал, что государственные доходы в Испании составляют 140, и церковные 180 миллионов в год! Теперь увидим мы в Испании (вероятно) в малом виде то, что происходит во Франции: чем более будет король уступать, тем более будут недовольные требовать.

Так, как здесь рассказывают дуэль Ланского с Анненковым, то последний гнусно поступил: Ланскому досталось стрелять первому, он выстрелил на воздух; тут Анненкову следовало бросить пистолет и поцеловать столь великодушного соперника, а он, вместо того, пять минут в него метился и положил наповал. Чего же смотрели секунданты? Их обязанность – именно стараться, пользоваться всеми средствами, чтобы примирить ссорящихся. Графа Панина очень винят; уверяют даже, что он и поджег Анненкова. Я с трудом могу этому поверить.

Константин. С.-Петербург, 2 апреля 1820 года

Вчера хоронили Козодавлеву, а сегодня хоронят бедного Радди. Я не мог ехать вчера и, вероятно, не поеду сегодня отдать последний долг старому знакомому. Дай Боже обоим царство небесное!

Прилагаю манифест о разводе великого князя. Бывши в Варшаве, ты, верно, видел госпожу Александрову; она вышла замуж за адъютанта великого князя Вейса (брата княгини Трубецкой, генерал-адъютантши), говорят, со 100 тыс. дохода ежегодного. Приданое изрядное. О великом же князе говорят, что он женится на девице-графине, коей имя забыл. Можно, кажется, догадаться о сем и по концу манифеста.

Вчера вечером, наконец, мы могли с женою съездить к графине Нессельроде: улицы стали лучше, кроме нашей, которая очень еще дурна. Там были Лебцельтерн и Каподистрия, много болтали, много смеялись, а в двенадцатом часу – до дому: ибо кому вставать непременно в шесть, тому засиживаться не должно. Сегодня обедаю у доброго Каподистрии с обоими Мишо. Меньшой брат также здесь.

У меня сейчас был аббат Николь. Он решительно оставил Лицей, но уверял, что если утвердят помощником господина Жилле, того профессора, которого он желает, то дело пойдет очень хорошо, а без того Лицей упадет. Он писал к Волкову и мне велел его просить в первом случае оставить там сына. О Пилларе он чрезвычайно хорошо отзывается и именно сказал: «Могу, по совести, удостоверить, что Пиллар лучше всех профессоров исполнил свои обязанности и с наибольшим успехом». Каков же наш Дон Антонио? Он меня просил хлопотать о его чине, которого, по уверению аббата, он совершенно достоин и на который имеет все право.