Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

У Волкова пробыл от пяти часов после обеда до десяти вечера, наболтался, накурился, напился чаю, поиграл шесть робберов, разбранил коменданта, который два роббера подарил за ничто, и, не ужинавши, пошел домой, по прекрасному времени. Два Александра сражались против двух Петров; но Озеров и Апраксин нас пересилили, а все виноват комендант. Волков переделывает заново свой ордонанс-гауз; будет хорошо, а лучше то, что казне не стоит ни гроша, но ты знаешь, Волков умеет выманивать что захочет; все это сделано из денег, пожертвованных добрыми людьми.

Ну, насилу отделался от обеда Митюшина [то есть Дмитрия Васильевича Нарышкина, женатого на дочери графа Ростопчина Наталье Федоровне]. В 12 часов крестили. Я дунул и плюнул, а маленький Федор перед тем, что его окунуть, видно, от страху… Бальмен, которая его держала в руках, очень сконфузилась, а мамушка, старая девка, чуть не заскакала от радости, уверяя, что это очень хороший знак. Обедало 36 человек, обед знатный, а старух-то что? Бездна! Было, верно, столетий с 20! Где они выкопали всех этих Нарышкиных? Одной лет с полтораста. Я подозреваю, что это была мать Петра Великого. Еще в вист засадили после обеда. Насилу отделался, но нельзя было отказать старому другу Митюше и внуку графа Федора Васильевича.

Константин. С.-Петербург, 28 апреля 1820 года

Мы с Воронцовым и женою ходили вчера в Эрмитаж смотреть всех генералов последней кампании. Удивительное сходство: все, что называется, как живые. С удовольствием узнал я, что их будут литографировать. Коллекция выйдет прекрасная, из которой можно выбирать кого пожелаешь. Конечно, иных не так много будут раскупать. Потом осматривали мы Эрмитаж, где много славностей. Обедал я у Потоцкого, где были Воронцов с женою, князь Сергей Голицын с женою, Ваниша, Лев Потоцкий. Этот женится на дочери графа Головина, за коей 200 тысяч дохода. Великолепно! Ее, впрочем, очень хвалят.

Константин. С.-Петербург, 29 апреля 1820 года

Вчера был я у Татищева и нашел его с перевязанною головою и разбитым лицом. Что с вами сделалось? Шел пешком от Мятлева, задумавшись, споткнулся, упал на камни лицом и чуть до смерти не убился. Ему пускали пьявочную кровь, лоб, нос, губы – все всмятку. Это не мешало нам, однако же, часа с два поболтать о Москве, о Испании, а более всего о тебе. Опасности никакой уже нет, а пятна долго будут. Он хоть теперь готов бы ехать в Испанию, совсем за себя не боясь. Он уверен, что вся эта революция – дело одной партии, что народ в ней совсем не участвовал, а войска только часть. Если король захочет, то этот же народ перережет произведших революцию. Между тем, там все берет оборот начала Французской революции. Инфанты взяли названия граждан. Некоторые провинции восстают уже против кортесов.

Александр. Москва, 29 апреля 1820 года

Досадно мне будет очень, ежели Воронцов уедет и я его не увижу; вот шестой год, что я лишен этого удовольствия, а люблю его, право, душевно; ты, мне кажется, только что не живешь с ним, а то все вместе, чему нимало не дивлюсь; говорят, что и жена его премилая. И другая Головина идет за поляка же. Меня уверяли, что обе сестры католички [дочери графини Головиной, оставившей столь любопытные «Записки», графини Прасковья Николаевна Фредро и Елизавета Николаевна Потоцкая].

Волкова я дней шесть не видал. Все еду, да не доеду. Вчера заехали мы к тестю на часок, чтобы оттуда на вечер к Волкову, но там засеквестровали на целый вечер. Князь нездоров: совестно было отказать. Играли в вист до упаду, и княгиня, прошу не прогневаться, изволила выиграть 8 робберов сряду. С некоторого времени играет целый день в вист. Сегодня постараюсь забраться к милому заттетанданту [шуточное прозвание московского коменданта Александра Александровича Волкова].

Константин. С.-Петербург, 30 апреля 1820 года

Я взбудоражил Воронцова, Потоцкого и прочих богачей учредить дилижанс по крайней мере между Петербургом и Москвою, сделал им род проекта, который они дополнят, и авось-либо дело состоится. Они рады жертвовать тысяч 60 для столь полезного обществу предприятия. Увидим, что-то выйдет из этого, а принялись все горячо. Они рады жертвовать, лишь бы был прок. Хотя, кажется, трудно завести дилижансы, как вещь совсем здесь новую, но весьма возможно. Ко мне беспрестанно приступают, чтобы с почтою отправить человека, соглашаясь платить даже прогоны за две лошади, но это, по нашим правилам, строго запрещено; а тогда всякий будет иметь удобность ехать в Новгород, Тверь, Москву, платя только то, что стоит одна только лошадь, и то за первое место, прочие же будут еще дешевле.

Как приятно это будет для офицеров, не имеющих состояния, для купцов и проч., кои на станциях не могут иногда дождаться лошадей и сидят суток по двое, особливо если такие же дилижансы учредятся до Риги, Вильны и в прочие места, что наши господа и намерены сделать, если пойдет дело на лад. А пора и у нас сделать сношения по почте удобнейшими. Тогда заведутся и трактиры, где положены будут обеды и ужины для дилижансов, и много произойдет от этого начала полезного. Ты видишь, что мы, на наших обедах у Воронцова, между бездельем иногда и делом занимаемся.

Александр. Москва, 3 мая 1820 года

Как-то у вас, а наше гулянье 1 мая было прекрасное. Погода такая, что лучше желать нельзя, в лесу все зелено, и очень приятный запах от травы. Народу бездна, 5600 карет, а всех экипажей более 8000. Все было, однако же, порядочно. Князь Дмитрий Владимирович был верхом, с превеликою свитой, а я ездил в коляске своей с женою, Катей и Костей. Нагулялись славно. Вечером сидел у нас долго Сергей Тургенев, которого отъезд еще не назначен. Кого ни спроси, всякий куда-нибудь да едет; скоро Москва опустеет. Комендант плачет, что останется один, а он нас перепугал третьего дня: так занемог вдруг, что послали за доктором. Сделалась у него такая страшная боль в ухе и всей правой стороне головы, что всего свело. Тотчас поставили муху шпанскую, ноги в воду и дали слабительное. На другой день стало легче, вчера встал и надел сюртук, но жалуется, что слаб.

Очень сожалею о приключении с Татищевым; ему не должно никогда ходить одному по улицам: он и слеп, и рассеян; хорошо еще, что дешево отделался и что глаз не повредил, а прочее скоро пройдет. Я вчера сказал это Урусовым, которые ничего не знали, и рад этому; а то у нас, пожалуй, скажут, что Дмитрий Павлович убился до смерти. Княжны обе ахнули и нахмурились, но я их успокоил и заметил им, что когда Дмитрий Павлович, бывало, у них за столом сиживал между двух племянниц, то таких бед не случалось. Бью челом разбитому. Очень благодарен Разумовским за память их, надеюсь лично их видеть. Ты хорошо сделал, что уничтожаешь подъезд под дом твой, все признают это неудобство, и я здесь знаю домов пять-шесть больших, в коих ту же сделали перемену: у Козицкой, в Английском клубе, у Прозоровской и проч. Верю, что много хлопот у тебя, но еще более их понимаю по описанию, делаемому тобою, помощников твоих. Нельзя тебе с ними оставаться; не упускай оказии новых штатов, буде оные состоятся. А между тем благодарю тебя за все подробности. Здесь пока дело слабо, именно навыворот.