Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 2 апреля 1820 года

Бывало, зовут на стерлядь, а теперь зовут на Тургенева. Сегодня у доброго Карпова обедаем; после обеда я на вечер к тестю, гулянье на его улице, с нами будет и князь Дмитрий Владимирович, у коего, говорят, в воскресенье бал, дабы ознакомить княгиню со здешними домами. В понедельник звал Митюша Нарышкин на Тургенева; смотри, как его откормим.

Константин. С.-Петербург, 3 апреля 1820 года

Козодавлева оставила все свое имение княгине Щербатовой; но мужнино, коим она пользовалась по смерть, отойдет Горчаковым; этого душ 700, а нашему камер-юнкеру хорошо будет жить.

Воронцов в будущем месяце начинает свое путешествие, которое продолжится полтора года, после чего приедет командовать данным ему корпусом. Мне очень жаль будет лишиться приятного и, могу сказать, дружеского дома.

Александр. Москва, 5 апреля 1820 года

Здесь у нас погода прекрасная, зато какое множество карет и лошадей на гулянье, то есть под Новинским. Нить начиналась уже на Никитской, шла (и все в два ряда) по Поварской, потом объехала сторонами качели, на Арбат, до Арбатских ворот. Моей лентяйке Наташе был вчера порядочный моцион: поутру пешком, там обедали у Барятинского, потом возили Тургенева под качели, в моей оффенбахской коляске, а ввечеру были на славном балу у князя Дмитрия Владимировича; всякий был как дома, оба хозяева очень ласковы, и все были прошены во фраках. Наташе хотелось и есть и спать, и мы, как умные люди, отретировались до ужина в первом часу. Князь почти не танцевал, а потому и приятно мне, что сделал это отличие Наташе. Она была очень авантажна в парижском корсете а-ля севинье; на голове был тюрбан, хотя и здешний, но я уверил, что привезен мною из Парижа, и все одно твердят: здесь таких вещей не найти. В мундирах были трое: сенатор Муханов, Рушковский и славный камер-юнкер Горчаков, в шитом мундире, напудренный. Я разговаривал с князем; он подошел и начал очень плодовито рассказывать князю все, что в последних газетах, говоря все «господин граф», а иной раз «мой князь». Князь и княгиня звали нас на все следующие воскресенья. Вся эта неделя взята, и я почти всюду зван, по несчастью: завтра Собрание, в среду у княгини Белосельской, в пятницу у графини Бобринской, в четверг у Власова, а в воскресенье опять у князя Дмитрия Владимировича.

Константин. С.-Петербург, 6 апреля 1820 года

Испанские дела ты хорошо судишь, и мы точно так же говорим; а по моему мнению, без беды там не обойдется: король слишком трусит, слишком скоро и легко на все вообще соглашается. Министром юстиции сделан сосланный им на галеры; другим – кажется, который владеть не может рукою от тортуры. Ну можно ли надеяться, чтоб они искренно с ним примирились? Испанцы мстительны. Дай Боже, чтобы не было кровопролития, но не надеюсь. Воронцов мне сказал, что народ уже начал требовать несколько голов; если это правда и король выдаст прежних своих партизанов, так что может определить черту, где остановятся требования злобы и ненависти? Вот печальные рассуждения, которых нельзя не делать.

Константин. С.-Петербург, 9 апреля 1820 года

Летом надеюсь исподволь сделать несколько маленьких и полезных перемен в почтамте, но и теперь беспрестанно занимаюсь устройством оного. Например, поверишь ли, что письма в Царское Село доставлялись в четвертый день; иначе и делать было невозможно. Ты спросишь, отчего? Оттого, чтоб не издержать несколько рублей, буквально несколько рублей, царскосельские письма отправлялись два раза в неделю с белорусской почтою – в среду и субботу вечером, прием делаем в понедельник и четверг, вот письма два дня здесь лежали, в третий приходили ночью в Софию и только на другой день, иногда и вечером, раздавались. Ну как не иметь, по крайней мере на летнее время, ежедневных сношений с местопребыванием двора? Все на сие жалуются, а все оставалось по-старому. Князь Волконский и сам князь Александр Николаевич мне о сем говорили с удивлением. Я сделал отправления туда 4 раза в неделю с московскими почтами, но нахожу, что и сего недостаточно, почему и послал сегодня к князю докладную записку с мнением, чтобы на летнее время, то есть с мая по ноябрь, ежедневно ходила в Царское Село и оттуда в Петербург особливая почта, независимая от прочих, чтоб прием в обоих городах кончался в 12 часов, в 1 час пополудни чтоб почта отправлялась, в три получалась и немедленно раздавалась. Таким образом, получив сегодня вечером письмо, отвечаю завтра. Я уверен, что на это согласятся и все будут этим довольны: ибо в Царском Селе бывает государь, там же стоит лейб-гусарский полк и пребывание имеет Лицей, а в Павловске – императрица Мария Федоровна, и сперва, чуть что нужно, тотчас посылает или нарочные, или эстафеты, стоившие дорого; теперь это совсем будет не нужно.

Еще другое: летом, когда существует судоходство, то почта в Кронштадт отправляется ежедневно и оттуда приходит так же, а деньги принимаются только два раза в неделю. Между тем купцы должны беспрестанно посылать туда деньги, и не в почтовые дни – со своими артельщиками и, следовательно, на своем страхе. Мы теряем от этого доход, который бы приходился нам без всяких издержек, ибо почта и без того ходит, и купцы недовольны. Я положил летом и деньги принимать ежедневно, и все этим довольны, как будто какой чрезвычайной выдумкою. Да мало ли эдаких случаев, которые надобно только обдумать и завести без всяких для нас хлопот, а для публики весьма полезных? Ускорение хода архангельской почты: она приходит сюда до отхода иностранной, которая теперь берет письма архангельские с собою; сперва они здесь лежали, дожидаясь следующей дней с пять, а оттого, что иностранная почта приходит ранее, застает она здесь еще архангельскую, и сия берет с собою заграничные туда письма, которые неделю здесь лежали, а неделя для купцов очень важна. Натурально, это всем приятно.

Вчера я обедал у баварского посланника. Ну, уже слишком захвалили меня дипломаты, что ранее получают свои письма; тут был купец Ливио, тот также пустился благодарить, полагая, что я должен был сделать бог знает какие перемены, а я только придал немного живости здешним экспедициям. Эк я заболтался о своих делах; впрочем, так как они мои, то и тебя интересовать должны, и ты, верно, не примешь это за хвастовство.

Сегодня обедаю у Каподистрии, куда везу Витберга с планом московского храма. Кажется, примутся скоро за постройку; так тогда и нам, может быть, удастся посмотреть на него: лет двадцать, верно, простроят. Занимаясь храмом, Витберг также занимается рисунком для почтового мундира, который поручено мне сочинить. Я хотел без всякого шитья, а просто зеленый мундир с черным бархатным воротником, но все восстают, а особливо городские почтмейстеры, так нечего делать, надобно какое-нибудь шитье. Штемпеля на письма также у меня скоро готовы будут на всю дирекцию, славные и преудобные. Думаю, как и здесь, завести школу, весьма нужную для почтальонских детей и для несчастных сирот. Бог поможет, так понемногу все устрою. Теперь также занимаюсь обмундировкою почтальонов, устройством экспедиций, присутственной комнаты, которой здесь не было. Итак, ты видишь, мой милый друг, что, при текущих делах, довольно у меня занятий.