Ирина Уварова - Даниэль и все все все

– Потому, – отвечаю, – что этот спектакль не для людей, а для богов.

И действительно: не было сомнений, что мы только что оказались свидетелями и участниками ритуала. Но при чем тут агитка с длинным текстом, который за пару дней до того нас попросили перевести? Текст был совершенно газетный, разоблачающий происки капитализма той самой лексикой, какая применялась к уличению капитализма в советской прессе. Мы с Людмилой Улицкой попытались придать ему некоторую литературную форму. Шуманы наши опыты отвергли. Кончилось тем, что Элка переводила сама.

Но такая агитка не просто уживалась с ритуалом: она была Шуману необходима как элемент политический и злободневный, для того чтоб непостижимым для нас образом утверждать политическую неангажированность театра, избранного им: театра кукол, о котором он сказал однажды, объединяя крайности его существования:

Его исторические корни скрыты мраком неизвестности, но связь их с шаманством и иными таинственными и малоизученными социальными явлениями не вызывает сомнений. В своих наиболее характерных проявлениях это также искусство анархическое, подрывное и неукротимое, которое скорее можно изучить по полицейским протоколам, чем по театральным летописям. Это искусство, которое и по судьбе своей, по духу не стремится вещать от лица правительств или цивилизации, но предпочитает свое тайное и самоуничтожительное место в обществе, в какой-то мере олицетворяя его демонов, но уж никак не общественные институты.

Раз в год Шуман устраивает у себя на ферме «Домашний цирк» – очередную акцию, еще одно явление концептуального искусства. В этот день на ферму съезжаются множество зрителей, а до того множество участников. С ними Питер проводит репетиции, ему нужны массовые шествия, участники которых пройдут пусть не очень стройно, но в масках. Приезжают с детьми, собаками и палатками, все улыбаются, включая собачек, которые не лают. Не плачут дети, свалившись с маленьких ходулей. Райское место.

Зрители размещаются на пологих склонах природного амфитеатра. Действие происходит ниже, на огромной овальной сцене, да и повсюду. Сюжет в общих чертах известен: злодеяние может произойти, но не произойдет – сработает ежегодное заклинание. Точка для этой акции выбрана безупречно, высшим силам удобно наблюдать это поучительное зрелище.

В 2000 году на Всемирной выставке в Кельне Шуману выделили отдельный павильон. Полчища кукол, сонмы масок, инсталляции: буржуи с жуткими харями, ангелы с бумажными крыльями, хищные маски демонов – все, что годами копилось на ферме в Вермонте, собранное вместе, выявило фигуру одного из самых сильных представителей современного авангарда. Модернизма, как он говорит.

Может быть, он и остался бы скульптором – если бы не ждал от модернизма гораздо большего, чем тот смог достичь со всеми своими волнами и спадами. Читая горькие слова Шумана о модернизме, отчасти понимаешь, почему он осмыслил авангардистскую скульптуру как куклу, почему ушел в кукольный театр, поверив в его абсолют.

Но можно не сомневаться, что никакой триумф в Европе, который ожидает его театр и его скульптуры, решительно ничего не изменит в образе его жизни и в его труде.

Кого ни встретишь – всем, оказывается, живется плохо, одному Новацкому хорошо: ему интересно. Притом ни капли жизнерадостного идиотизима, напротив. Ворчит. Бывало, забежишь к ним, они с Любой питаются одним батоном, еще что-то было, только досталось собакам-кошкам, это святое. Он же подозревает, что дело не в клиническом отсутствии средств, но в неважном ведении хозяйства. И это не мешает каждый день наведываться в книжный магазин «Москва» – благо рукой подать, через дорогу.

Позвонит, вернувшись домой: Ириша, в магазине Зеленин [15] Дмитрий Константинович Зеленин (1878–1954) – известный этнограф, автор книги «Восточнославянская этнография», изданной в 1991 г. (в переводе с немецкого языка). появился, сами понимаете, купить необходимо. Потом еще Глоба со своей астрологией, занятно! А какой альбом китайской эротики! Ну еще вот что: мы с вами сборник «Фольклор и этнография» пропустили, его даже добытчик Лейкин не видел.

Однажды Витя Назарити [16] Виктор Назарити – мастер деревянных Буратин, создатель масок и вертепных театриков. Называет себя «Папой Карло», а также учеником В. Новацкого и моим. , ученик и сосед, принес мешок картошки, – денег, говорит, не принес, вы все равно на книги потратите.

Да как не потратить на книги? Такой библиотеки, как у Новацкого, пожалуй, и не встретишь. Фольклор, этнография, история и много чего еще… Ученый, право же, ученый мой друг Новацкий – хранитель, носитель, распространитель знаний. Знания свои в кубышку не прячет, сам добыл, сам и транжирит направо-налево, раздает всем желающим приобщиться к сокровищам. Он же, принимая от приходящих дары в виде колбасы-сыра или пирожного, никого еще не отпустил с пустыми мозгами. Чем-нибудь да загружал. Знания – это вам не шутки. И, прослышав о великой учености Новацкого, шли к нему ходоки со всех концов нашей безразмерной родины, а более всего кукольники.

Соберется, бывало, какой-нибудь режиссер из города N на кукольном театре «Колобок» ставить да и едет прямо к Новацкому, узнать, чтó ему для этого дела почитать надо по науке. За Новацким не залежится, читай, говорит, Проппа [17] Владимир Яковлевич Пропп (1895–1970) – ученый, фольклорист, получивший мировое признание. . Либо же Шопенгауэра, а то еще можно вот это – «Боги, гробницы, ученые» [18] Книга пользовавшаяся популярностью К. Кера. , для «Колобка», говорит, в самый раз.

Я же навсегда запомню дивную картину: сидит наш Учитель, лекцию читает одному-единственному лицу, лицо же японское, скульптор Куми Сасаки из Токио. Только она авангардист, потому родная старина ей ни к чему. До встречи с Новацким, разумеется. Потом они спектакль сделали изумительный – «Каваримэ». Кукол, правда, не было, но были объекты, Новацкий-режиссер с ними справился запросто. Спектакли были прелести непередаваемой. Он, к слову, если брался за режиссуру, то и был в этом деле эдаким матерым.

Мы, кажется, приближаемся к естественному вопросу – где сей великий эрудит обрел свои знания, в каких университетах.

Да ни в каких, по правде говоря. Недоброжелатели – а такие были – говорили: он в школето доучился ли? Вопрос. Но чего не знаю, того не знаю, мы поздно познакомились, и только смутные вести клубились над его загадочным прошлым. То ли он актерствовал в провинции, то ли побыл на каком-то заводе, то ли в завлиты подряжался. Словом, все смутно. Всё. Одно лишь ясно, как божий день, – нигде он не был намерен работать, если ему не интересно. Нет и нет, и скорей обратно, в свою знаменитую комнату, что в центре Москвы, в Большом Гнездниковском переулке, в свое родовое гнездо в том смысле, что он там и родился.