Ирина Уварова - Даниэль и все все все

– Я фермер. Я фермер и развожу овец. У меня ферма под Вермонтом, ферма и овцы.

– А… театр?

– Да, и театр.

Чтобы покончить с фермерским сюжетом, скажу сразу, что, оказавшись у них в гостях и припомнив столь озадачившее нас заявление, спрашиваю:

– Питер, а где овцы?

– Ушли куда-то.

– А сколько их?

– Одна. Нет. Было больше. Не намного, но больше, только койоты унесли.

– Как жаль!

– Почему жаль? Это природа.

Больше к проблемам фермерства мы не возвращались. Переселившись из Европы, ставшей тесной, в Америку, так и не ставшую любимой, он и Элка поначалу пробовали заняться театром в Нью-Йорке. Это оказалось совершенно не под силу. И главное, не по душе. Толкаться локтями на Бродвее? Да пошли они!

Ни с чем не считаясь, он упрямо творил своих кукол, идолообразных и первозданных, уставших вечно жить на земле: лики их были скуласты, глаза закрыты и поверхность картонных щек изрыта – так камень может быть выщерблен временем. При чем тут Бродвей?

Попутно скажу, что пока театр вот уж какое десятилетие предается мечтам о технических совершенствах, которые должны обогатить сценическое искусство, Питер Шуман твердо стоит на противоположной позиции. Ухищрения техницизма для него подозрительны, в их действенность для повышения и усиления художественного эффекта он категорически не верит. Так что когда сценографы всего мира прививают к своему искусству компьютерную графику, а то и намерены его этой самой компьютерной графикой заменить, Питер Шуман рисует широкой косматой кистью домик на куске полотна, рисует в той манере, какая свойственна детям. Но не всем подряд детям, а только серьезным и ответственным за свои поступки. Такие серьезные и ответственные встречаются и среди взрослых.

Поскольку мое собственное техническое развитие находится в весьма отсталом состоянии, душа с повышенной чуткостью отзывается на эстетику Шумана. Но надо наконец сказать о технологии, чтобы было понятно, как он делает своих кукол и маски.

Техника изготовления неизменна и, естественно, крайне проста. Глину замешивают прямо во дворе, прямо на земле, она и есть земля. В глину вмешивают грубую солому, она потом обеспечит маске исключительно выразительную, неровную, изрытую поверхность. С глиняной формы будет снята маска – папье-маше: клейстер, старые газеты, та первобытная простота, которую мы осваивали в далеком детстве, изготовляя игрушки на елку. У Шумана в ходу всякие картонные коробки от упаковок, они тоже могут стать масками: маски-домики, надетые на плечи, маски-небоскребы, надетые на тело как жесткое платье. Если нужны животные – вот маски и балахоны из мешковины, где фломастером нанесены штрихи-шерсть.

В Нью-Йорке меня водили в студию американских мультфильмов, где из первосортных пластиков производились кукольные ящеры и мимирующие лица: мягкие, гибкие, податливые – мечта наших кукольников, – чудо, а не пластик. Нужно ли говорить, что Шуману все это даром не надо? Он видит свою задачу в ином измерении:

Кукольное искусство – это концептуальная скульптура, дешевая, близкая к своему народному источнику, не прошенная для властей предержащих, ноги ее в грязи. Экономически она на краю общества, технически – это искусство коллажа, превращающее бумагу, тряпки и древесную стружку в кинетические, плоские или объемные тела.

Спешу уведомить – Шуман отказывается от новейших технологий не в силу культурной отсталости. Скорее напротив, он определил себя в хранители самых давних заветов древности, поверив в магию искусства с такой беззаветностью, на которую способен лишь трезвый и рациональный рассудок. Именно ярый авангардист, если он не ведает лукавства и совершенно неистов, рано или поздно заглянет в бездну, где перед ним обнажатся корни всего сущего. Именно в колыбели авангардиста может оказаться первобытный идол. С Шуманом так и случилось.

Судя по всему, ответственная миссия, которую он в себе упорно выращивал, была замечена на небесах, потому что ему досталась ферма, по американским меркам нормальная, а по-моему, просто неимоверная, с лесами, полями, а главное – с природным амфитеатром.

Не могу исключить, что высший промысел с угодьями осуществился благодаря родственникам Элки, которые им эту землю подарили, бывает же так. Кто эти таинственные дарители – не знаю. Знаю лишь, что отцом ее был американский инженер, «спец», в молодые годы успевший поработать на Магнитке, жениться на русской учительнице, вывезти ее в Америку. Учительница из Магнитогорска дожила в Америке почти до ста лет. В Магнитогорске в семидесятые возник замечательный театр кукол, и Элка наконец посетила его, с волнением предаваясь воспоминаниям детства. В отличие от американских городов, Магнитогорск ей понравился. Поверить в это невозможно.

Элка состоит неизменно в труппе театра «Хлеб и куклы», по нашему она называлась бы «завмуз». Музыке же в своих акциях Шуман придает особое значение. И речь, конечно, не только о его собственных акциях – это настолько важно для понимания его концепции театра кукол и его философии, что позволю себе привести чрезвычайно развернутую цитату, не увидев, чтó в ней возможно сократить.

Радикализм театра кукол особо очевиден в его отношении к музыке как таковой – музыке, действующей в собственной сфере, – параллельно с визуальным театром, а не в подчинении у него. Навыки восприятия музыки, которым учит кукольный театр, диаметрально противоположны современному к ней подходу, когда музыка служит лишь подручным инструментом во время отдыха или работы и является чем-то средним между звуковым фоном и шумовым эффектом, призванным стимулировать то или иное настроение в опустошенных мозгах. Именно это несерьезное отношение, которое приводит к очевидному раздвоению (а вернее, к искажению) зрительного и звукового, и не дает музыке быть собой во имя более высокого художественного синтеза.

Современный кукольный театр страдает от магнитофона не меньше, чем от пенопласта. Как и в других случаях, изобретательская деятельность, инженерный гений несут в себе вирус распада. На что только не годен разносторонне одаренный магнитофон, под завязку начиненный чудесами. Но именно он вредит современному кукольному искусству как никто другой. Через это маленькое приспособление в мир кукол проникает вездесущий дух современной цивилизации. Он воняет и лишает наше ремесло воли к жизни. Музыке больно, как больно и миру животных. Отчего же? От бездуховного отношения к ее существу, от эксплуатации ее расой вредителей и манипуляторов, от препятствий, чинимых ее развитию и жизни. И я считаю кукольный театр одним из возможных музыкальных контекстов – местом, где музыка могла бы принести истинную пользу, не разрушая себя.