Ирина Уварова - Даниэль и все все все

Спешу уведомить: Питер Шуман – художник-авангардист, нонконформист по своей природе, немец, живет в Америке, которую считает непригодной для того, чтобы там жить. Не покидая страны, умудрился организовать себе эмиграцию: эмигрировал на ферму в штате Вермонт, где он, его жена и его театр живут так, как находят нужным, не считаясь по мере возможности с… – но, собственно говоря, затрудняюсь определить, с чем он не считается. Вряд ли он смотрит сотни телепрограмм, однако читает газеты и даже умеет пользоваться газетным языком. Вряд ли он в курсе дел, которыми живет ближний мир, зато внимательно отслеживает мировое зло: где оно особенно сильно свирепствует в данный момент. Именно в такие горячие точки он выезжал со своим театром, но не с той целью, какая была у наших фронтовых актерских бригад. Цель у него стратегическая: устроив художественную акцию, он надеется мировое зло если не вовсе уничтожить, то, по крайней мере, усмирить.

Кукла его акций, претендующих на самую активную действенность, возведена в величественный ранг библейских ценностей, поставлена рядом с хлебом насущным. Хлеб же в его театре «Хлеб и куклы» тоже реален, он его сам выпекает, – и эта удвоенная действенная акция сродни тем, которые человечество уже после библейских времен назвало спектаклем и лекарством.

Но возвращаюсь к той поре, когда мы еще не были знакомы с Шуманами, с Питером и Элкой. Уже тогда без всяких натяжек он воспринимался как родной. Это удивительно – ведь если смотреть трезво, чтó нас роднит, спрашивается:

нас разделяет половина мира;

мы принадлежим к различным цивилизациям;

к тому же он, Шуман, и по сей день верит в то, что Страна Советов всегда кругом была права – отняла все у богатых и раздала бедным; его послушать – это не государство, а Робин Гуд какой-то; у меня же о собственной отчизне собственное мнение, с Шумановым не совпадающее;

к тому же он гений, а если ты осознаешь это – так о какой дружбе может идти речь?

И все же.

Первое – это куклы. Известно, что куклам присущи нити, чтоб ими управляли. Но лишь посвященные знают про нити невидимые, от кукол исходящие, и некоторых представителей рода людского этими путами куклы к себе привязывают. Одна такая метафизическая нитка припутала к театру кукол нас, в частности и меня, на том основании мне достался пропуск в театр Питера Шумана «Хлеб и куклы». Куклы вообще благосклонно допускают порой кого-нибудь заниматься ими. Вопрос в том, какие куклы у Питера Шумана, – а они по эстетике своей древние (первобытные, или же вечные), однако их художественная сущность содержит в себе нечто большее, чем анахронизм. Может быть, главное как раз в том, что куклы Шумана несут в себе действенный заряд. Они энергетически активны.

Смею допустить – я кое-что понимаю в этих Шумановых куклах. И понимаю, почему для него важно, жива ли по-прежнему идея о том, что искусство способно превзойти самое себя? Интересно ли театру что-то, кроме себя? Сможет ли театр кукол возвыситься над собой, вернуть цель и напор искусству и вновь заставить богов говорить с людьми?

Второе. Шуман – самый настоящий шестидесятник, истинный и типичный. Я «своих» узнаю. Истинные, это которые неугомонны, энергичны и недовольны. Истинный шестидесятник – протестант в том смысле, что он протестует. Главным образом против установленного порядка вещей. Установленный же порядок вещей всегда упирается в политику, на любом полушарии всей нашей земли.

В этом смысле Шуман подобен нашим протестующим, тоже шестидесятникам. Они и внешне похожи. Всклокочены, ершисты и обаятельны, сами того не желая. Мне хочется найти хорошего астролога, может быть, он объяснит, было ли при появлении того поколения (это, как я понимаю, десять лет примерно, с 1925-го по 1935-й) какое-либо особое расположение звезд. Похоже, эти люди появились на всех континентах для того, чтобы в свое время уличать мир в социальных пороках. У нас они выходили к памятникам поэтов для того, чтоб проводить первые неумелые демонстрации против притеснений. Тем временем Шуман обвинял Америку в равнодушии к простому человеку.

У нас шестидесятники вышли на Красную площадь, протестуя против оккупации советскими войсками Чехословакии. Шуман устроил театрализованную демонстрацию перед Белым домом «Нет войне во Вьетнаме!». Театр двигался по площади, актеры в восточных масках несли гроб, набитый похоронками. У нас демонстрантов посадили, Шумана никто не трогал.

Но я не об этом. Я о родстве душ. Тут незачем писать о ситуации, в которой оказался в Москве мой муж, а попутно и я, когда к нам явился Доброжелатель и предупредил: ему точно известно, что нас решено высылать. В Америку. Место для ссылки отнюдь не худшее, только мы не хотели из окаянной России, тогда еще безнадежно советской. Да ведь своей.

– И что нам там делать, спрашивается?

– Ну, если уж случится, что ж, поедем в Вермонт.

– К Солженицыну, что ли?

– Что ты! К Шуману, конечно. У них вроде коммуны, мы бы попросились к ним делать кукол и маски.

О том, что мне было сказано по поводу коммуны («американского колхоза»), здесь опускаю.

Но то ли Доброжелатель оказался трепачом, то ли где-то в неведомых верхах что-то отменили – но не выслали нас по комфортному этапу в пункт А.

Кто бы тогда знал, что случится время, когда я добровольно отправлюсь в Штаты? И три дня буду жить в самом театре «Хлеб и куклы». Потрогаю кукол и преломлю тот самый хлеб.

Сбылась мечта идиота. Могу объяснить, почему так говорят: лишь круглый идиот может быть так счастлив, когда сбывается и когда все оказалось именно так, а не иначе.

Только Юлия уже не было на свете. Но в деревенском доме Шуманов стоит на сосновой полке его книга «Говорит Москва», – так мы попали сюда. Оба.

До того я с Элкой и Питером успела подружиться – они уже раза три приезжали в Москву. Первый приезд их был странен: мы теснились в ВТО, какое-то руководство принимало Шуманов, они не поняли, что их принимают. Никто не знал, как и о чем их спрашивать. Они тоже не знали, о чем их могут спросить чиновники от театра. Виктор Новацкий подошел к ним и сказал: «Пошли ко мне, это через дорогу». И они пошли. Новацкий сказал нам: «Ладно, вы тоже идите». Мы тоже пошли.

В Гнездниковском переулке, что напротив бывшего ВТО через бывшую улицу Горького, в одной-единственной комнате, созданной для того, чтобы в нее набивалась немереная куча народа, Шуманы тотчас поняли, что они дома.

С ними возможно было общаться или дома, или на улице. Под небом. Но никак не в учреждении.

Всё же мы не знали, о чем спрашивать, нет, знали, но не решались, как спросить: расскажите про ваш театр? Или – как вы делаете своих кукол? Вопросы звучали бы нелепо, потому стояло неловкое молчание, до тех пор, пока в дело не вмешался сам Питер, но весьма неожиданно. Он вдруг решил отрекомендоваться. Встал. Произнес краткую речь. Элка (наполовину русская) переводила: