Франческо Пастура - Беллини

К счастью, в тот же день приехал в Париж Россини. Пользуясь своим неоспоримым авторитетом, он взял в свои руки все это дело, грозившее вылиться в громкий и бессмысленный скандал. Расспросив друзей, Россини выяснил следующее: тело композитора временно помещено в фамильный склеп Леви, скульптор Дантан, который прежде изваял небольшой бюст Беллини, поспешил в Пюто снять посмертную маску, но смог воспроизвести только сильно исхудавшее лицо, которому ничья добрая рука даже не позаботилась закрыть глаза, судья опечатал дверь комнаты покойного. Выслушав также и разные фантастические домыслы, Россини разумно рассудил, что многое удастся установить, если произвести вскрытие тела Беллини под предлогом бальзамирования, чтобы сохранить его, если семья захочет перевезти прах на родину.

С согласия местных властей 25 сентября было произведено вскрытие. Его сделал известный врач Дальма, профессор медицинского факультета, кавалер ордена Почетного легиона. Из отчета прозектора следовало, что предположение, будто Беллини был отравлен, необоснованно. «Очевидно, — писал профессор Дальма, — что Беллини погиб от острого воспаления толстой кишки, осложненного абсцессом на печени. Воспаление толстой кишки вызвало симптомы дизентерии, наблюдавшиеся у больного, а абсцесс на печени располагался на ее выпуклой поверхности и буквально со дня на день мог прорваться и пролиться в брюшную полость, что тоже могло стать причиной смерти».

Авторитетом медицинской науки все домыслы были развеяны, и подозрения свелись к несерьезной глухой болтовне. Супруги Леви облегченно вздохнули, Монталлегри снова стал появляться в кругу друзей и знакомых, газеты начали печатать более подробные сведения о болезни и смерти Беллини.

Теперь оставалось лишь отдать последние почести покойному музыканту и достойно похоронить его. Об этом тоже позаботился Россини. Он немедленно создал комиссию, в которую вошли самые выдающиеся деятели искусства из трех королевских театров, находящихся под его руководством, — Гранд-опера, Итальянский театр и Комическая опера — и заказал мессу в церкви Инвалидов в исполнении всех солистов и всех оркестров и хоров, какие только были в Париже.

В комиссию, кроме него самого, вошли Керубини, Паэр, Карафа, Галеви, Хабенек [95], Пансерон [96], Нурри [97], Шолле, Рубини и Трупена. Эти же выдающиеся деятели искусства подписали обращение к парижанам, призывая открыть подписку на памятник композитору. И только тогда, когда все было организовано и приведено в движение, Россини наконец написал Сантоканале.

Письмо датировано 27 сентября, четыре дня спустя после смерти Беллини. Сообщая ужасное известие, маэстро подробно описал сицилийскому другу течение болезни катанийца, причины смерти, рассказал, что предпринято для увековечения памяти музыканта. Россини попросил Сантоканале узнать у близких покойного друга, не захотят ли они поручить ему заботу об оставшихся незавершенными денежных делах Беллини и в случае, если у них не будет возражений, просил дать ему полномочия.

«Не знаю, позволяет ли горе, которое я испытываю, объяснить все достаточно ясно в этом письме, — заключает Россини, — но будьте снисходительны и передайте родным и друзьям покойного, что единственное утешение, какое мне остается, это позаботиться о чествовании друга, соотечественника, выдающегося артиста».

Похороны состоялись 2 октября 1835 года и были обставлены очень торжественно. Прах Беллини был привезен в церковь Инвалидов. Друзья покойного вышли навстречу, чтобы перенести гроб на почетное место. Тихо звучал григорианский Реквием, а остальная часть мессы была исполнена мощным хором в сто пятьдесят человек. В мессе приняли участие самые выдающиеся певцы того времени — Рубини, Иванов [98], Тамбурини и Лаблаш. Для них была переложена в форму квартета мелодия арии Артура из финала «Пуритан» со стихами из «Лакримозы» [99].

Впечатление было потрясающим. «Глубокая печаль, которую Беллини вложил в эту арию, — отмечал хроникер «Тан», — рыдающий голос Рубини, великолепное исполнение всех остальных певцов пробуждали в сердце каждого из присутствовавших на похоронах безутешную скорбь». Особенно трогал Рубини, отдавая исполнению все силы души и таланта и как бы выражая тем самым признательность композитору, который научил его великому искусству пения.

Когда похоронный кортеж двинулся на кладбище, был уже час дня. Шел дождь, но никто не обращал на него внимания, потому что велико было желание отдать последнюю дань уважения памяти Беллини. Гроб несли четыре прославленных музыканта, соотечественники покойного композитора — Россини, Керубини, Паэр и Карафа. Самые выдающиеся люди искусства, политические деятели и представители власти (среди них были и принцессы) шли в траурном шествии по улицам Парижа.

Процессия проследовала по левому берегу Сены, пересекла реку по мосту Революции, вышла на рю Ройяль и свернула на Бульвары. К кладбищу Пер-Лашез она приблизилась столь же многолюдной, как и в начале пути, несмотря на дождь, не прекращавшийся ни на минуту.

И под ливнем, прежде чем опустить гроб в могилу, над которой вскоре встанет памятник, сооруженный благодаря подписке, было произнесено несколько речей. Некий синьор Ориоли выразил сожаление от имени итальянцев, Паэр — соболезнование от всех музыкантов и артистов, доктор Форнари, молодой сицилиец, проживавший в Париже, взволнованно обратился к покойному с последним приветом от родной земли: «Прощай, Беллини, — со слезами в голосе произнес он, — пока будут звучать по всему свету твои нежные и трогательные мелодии, в память о тебе будут воздвигаться алтари, и музыка твоя будет неизменно вызывать слезы. Ты останешься жить в «Пирате» и «Пуританах» и особенно в возвышенной «Норме», отражающей красоту твоей чистой души. Прощай, дорогой Беллини, прими эту искреннюю дань скорби и горя от сицилийской молодежи, чью волю я выполняю здесь, и в эту минуту, когда земля навеки укроет тебя, я обращаюсь к тебе со словами, которые ты сам положил на нежнейшую музыку и которые могу лишь повторить, оплакивая тебя: «Мир твоей прекрасной душе, мир твоей прекрасной душе!»

Гроб медленно опустили в могилу. Со слезами на глазах Керубини бросил первую горсть омытой дождем земли. То же самое проделали и остальные. Потом могилу стали зарывать лопатами, пока гроб не скрылся из виду.

Только тогда Россини сдвинулся с места. Он чувствовал себя «полумертвым». Пока произносились речи, он стоял под дождем с непокрытой головой, в слякоти, с промокшими ногами, но даже ни на минуту не мог расстаться со своим «дорогим мальчиком». Он хотел выслушать «до последнего слова все, что будет сказано у гроба Беллини». Возвратившись домой, он лег в постель и подумал, что ему осталось сделать еще одну важную вещь: самому, лично сообщить Сантоканале о том, что было на похоронах. 3 октября 1835 года он написал ему: