Франческо Пастура - Беллини

Что касается его, Беллини, то он может высказать несколько замечаний относительно привычных классицистических либретто, которые, по его мнению, «холодны и скучны». И желая проиллюстрировать свою мысль, любезнейший юнец незаметно подвел адвоката Торриджани к витрине старого магазина Валларди, где была выставлена литография, вызывающая его восхищение. Торриджани был шокирован вкусом Беллини, который — подумать только! — находил превосходной картину, изображавшую «отца, который велит зверски убить своих детей», — в ужасе замечает адвокат, — «указывая мне на это как на образец наивысшего театрального эффекта. Персонажи встречаются в каких-то ирреальных мирах, в дремучих лесах, среди могил и тому подобное — все это в обстановке, которая героям близка и понятна». И после такой наглядной демонстрации своих театральных пристрастий Беллини, одарив адвоката самой лучезарной из своих улыбок, возвратил ему либретто «Цезаря в Египте» и наилюбезнейшим образом откланялся.

Конечно, Торриджани в тот же день уехал в Парму и, перелистывая в дилижансе свою рукопись, обнаружил, что листы, которыми были переложены страницы, остались чистыми — на них не было ни единой пометки композитора. Это заставило его предположить, что Беллини, по-видимому, даже не прочитал либретто, и, очевидно, справедливы разговоры, какие дошли до него в Милане о том, будто музыкант хочет, чтобы либретто ему написал Романи или кто-нибудь из тех «продажных театральных поэтов, которые марают в угоду капризам маэстро и певцов. Только так, — заключает Торриджани, — я могу объяснить странный отказ Беллини от моей драмы, о коей ему ничего не известно, кроме названия, сразу же вызвавшего недовольство».

По возвращении в Парму Торриджани, вполне естественно, обрушился на композитора. Не теряя пи минуты, он настрочил графу Санвитале доклад, в котором излил всю свою горечь и желчь. Детальный, с малейшими подробностями, этот доклад являл собой образец страстной защиты своего труда и своего достоинства.

По словам Торриджани, отказ от его «Цезаря в Египте», сделанный с такими изящными оговорками, превратился в целую «череду унижений, какие я вынужден был сносить от подлых и мерзких людей». Кто были эти «люди», которых воспаленное воображение Торриджани превратило в «подлых и мерзких», мы так никогда и не узнаем. Возможно, ему просто понадобилось сослаться на них, чтобы иметь право более настойчиво просить графа Санвитале спасти его попранное поэтическое достоинство.

Он требовал, чтобы его либретто было изучено специальной комиссией, назначенной самой герцогиней. Комиссия должна была определить «значение моей драмы, предложенные в ней ситуации и их сценическую выразительность и отвергнуть претензии композитора. Я же, — продолжает огорченный Торриджани, — готов дать любые, какие только понадобятся разъяснения». Мнение комиссии, конечно, будет безапелляционным. «И тогда, — заключает он, — вынуждены будут умолкнуть любые капризные претензии».

Из этой последней фразы ясно, что милейший адвокат был абсолютно убежден в своей победе над музыкантом, а значит, и в том, что сможет заставить его написать музыку к «Цезарю в Египте». Но ни граф Санвитале, ни двор так не считали. И хотя Торриджани пользовался особым благоволением графа Нейпперга, мужа герцогини Марии-Луизы, было очевидно, что его предложение слишком затянет решение вопроса и вообще рискует ничем не завершиться, если Беллини, сославшись на знаменитый параграф в контракте, решительно откажется писать музыку на либретто, которое не удовлетворяет его «целиком и полностью».

Было решено отправить в Милан импресарио Бандини с поручением уладить дело самым наилучшим образом. Это был наиболее подходящий человек: умный, дальновидный и, самое главное, практический. Он встретился с Беллини и от него самого услышал, что тот восхищен «Цезарем в Египте» и готов писать музыку, но, будучи хорошим импресарио, не мог не согласиться с доводами композитора: ведь на сцене все «получится крайне неудачно, и было бы неосторожно в подобной ситуации настаивать на том, чтобы он писал музыку на либретто, успех которого сомнителен».

Пришлось последовать совету композитора — пусть он получит то, что ему нужно, и пусть сам несет ответственность за то, что получится, а если опера провалится, вина целиком ляжет на него одного.

Именно поэтому, даже не имея окончательных полномочий, но учитывая, что оставалось всего 83 дня до «начала репетиций первого спектакля, сюжет которого еще не определен», импресарио обратился прямо к Феличе Романи — его называли в Милане лучшим драматическим поэтом из всех, какие только есть в стране.

Романи принял предложение и, зная состав исполнителей, приглашенных в Парму, посоветовал Бандини сюжет «Джованни да Прочида» или «Карло ди Боргонья», рекомендуя остановиться на последнем как наиболее подходящем «виртуозам, для которых прежде всего и пишет музыку композитор». Свои претензии он умерил до «скромного гонорара в 700 франков».

Предложение импресарио получило спешное одобрение герцогини, которая, чтобы утешить Торриджани за отказ Беллини от его «Цезаря в Египте» и от другого его либретто — «Кавалер Байярдо», предложенного позднее самим Бандини, послала тому в подарок золотую шкатулку, «как выражение полного удовлетворения его стараниями сочинить поэтическое произведение, и 360 новых лир в компенсацию расходов по поездке в Милан». Вот и все, чего добился адвокат-поэт.

Все это происходило в начале января 1829 года, в то время, когда Беллини был целиком поглощен «Чужестранкой» — едва закончив оперу, он сразу же должен был начать репетиции, потому что Алессандро Ролла заболел. И маловероятно, что у композитора было время размышлять над новой оперой, которую предстояло сочинить для Пармы.

Вряд ли он мог думать о ней и в феврале — первая половина месяца была занята последними лихорадочными оркестровыми репетициями, а другая — захлестнута волнениями, вызванными огромным успехом «Чужестранки». Беллини помнил, конечно, о новой опере (мы ощущаем отголоски этого в озабоченности, которой делилась мама Марианна Поллини с Дзингарелли), но, видимо, предпочитал еще немного понежиться в атмосфере все растущего признания.

С другой стороны, он и не мог приняться за работу, потому что у него не было текста либретто. Более того, он еще весьма смутно представлял себе сюжет нового произведения. Отбросив «Карла Бургундского» — неизвестно, по какой причине, — Романи, с начала февраля живший в Венеции, прислал Беллини первый акт либретто, написанного по другому роману Арленкура «Отшельник», но он композитору не поправился.

Следуя совету, какой еще раньше дал ему Флоримо, Беллини обратился к «Заире» Вольтера и набросал план либретто, то есть наметил сцены, из которых, когда они обретут поэтическую форму, можно будет построить оперу. «Но вопрос в том, — писал музыкант, — захочет ли Романи взяться за этот сюжет».