Франческо Пастура - Беллини

О путешествии Беллини через папское государство вспоминает некий синьор Фабио Каваллетти, страстный любитель музыки. «Была глубокая ночь», — пишет Чикконетти, воспроизводя его рассказ, — когда в Фолиньо прибыл почтовый дилижанс, направлявшийся в Рим. Каваллетти сел в него и вежливо приветствовал единственного пассажира, находившегося в нем. Спустя некоторое время он, представившись первым, поинтересовался, как зовут его случайного попутчика. «Беллини», — ответил тот. Невозможно описать, как обрадовался Каваллетти, увидев перед собой человека — гордость Италии. Радость была столь велика, что у него пропало всякое желание спать, и в результате он лишил сна Беллини, ибо завел долгий разговор о музыке. Катаниец скромно отклонил похвалы в свой адрес и перевел беседу на искусство Россини, обнаружив себя горячим поклонником композитора. Он превозносил сочинения маэстро и утверждал — опять же по словам Чикконетти — что из его комических опер предпочитает «Итальянку в Алжире», а из серьезных — «Семирамиду». Беллини тоже поделился своим воспоминанием: «Прослушав ее («Семирамиду») впервые, я понял, что в ту ночь уже не усну». Конечно же, он мысленно перенесся в тот далекий вечер 1824 года, когда, возвращаясь с товарищами из театра Сан-Карло, где слушал эту оперу, задержался возле Порт’Альба и признался, как глубоко потрясло его классическое величие этого шедевра Россини.

В Неаполе Беллини остановился в консерватории Сан-Пьетро в Майелле, где ему предложили на выбор несколько комнат, но он предпочел ту, где жил Флоримо. Хотя было уже поздно, коллеги по учебе ожидали его на площади, куда прибыл дилижанс. «Невозможно передать, как велика была наша радость, — вспоминает Флоримо, который, несомненно, был самым счастливым из всех друзей. — Мы окружили Беллини и засыпали его тысячами вопросов — кто расспрашивал о новых операх, кто — о его великолепных триумфах…» Но ему не хотелось говорить о себе. Он предпочитал «вспоминать о минувших годах, проведенных» вместе с товарищами, которые сейчас едва не задушили его в своих объятиях. «Дорогие мои, что вам сказать? — говорил Беллини. — Мне повезло, и я благодарю бога за это».

Но радость воспитанников консерватории не ограничилась бурным проявлением чувств. Они хотели устроить еще и официальную встречу бывшему ученику, а ныне почетному гостю. Однако уже стемнело, и торжество отложили на следующий день. «Рано утром, — продолжает Флоримо, — воспитанники украсили дверь моей комнаты, где пожелал провести ночь Беллини, букетами цветов, а над входом прикрепили лавровый венок с восторженной надписью: «Любовь, честь, добродетель, слава и знания — все это отличает тебя, Беллини!» И можно не сомневаться, придумал все это Флоримо, уверенный, что другу будет приятно. Он не ошибся. «Увидев надпись, Беллини крайне удивился и растрогался, — вспоминает Флоримо, — и очень искренне и тепло поблагодарил товарищей, обняв каждого из них». А потом захотел повидать прежних руководителей консерватории и в первую очередь дона Дженнаро Ламбиазе, ректора, которого и встретил в церкви Колледжа, а потом отправился на квартиру к Дзингарелли.

Встреча почтенного маэстро и прославленного ученика была, конечно, волнующей. «Знаменитый старец», воспитавший уже два поколения музыкантов, не смог скрыть радости от свидания с учеником, который возвеличил школу и вознаградил его за труды. Именно поэтому некогда ворчливый учитель не стал на этот раз скрывать свои подлинные чувства. Исчезла пугающая строгость, цепкий взгляд из-под сдвинутых бровей стал ласковым и добрым. И все поняли, как счастлив он вновь видеть своего любимейшего ученика.

Беллини тоже как нельзя более горячо выразил свое почтение уважаемому маэстро и, смиренно выслушав поздравления и похвалы Дзингарелли, в ответ поблагодарил школу, которая сформировала его как музыканта и человека, а потом добавил: «Я ведь не могу забыть вашу строгость, мой замечательный учитель, вашу суровость». Он не мог, конечно, не напомнить жестокое суждение, какое высказал однажды Дзингарелли скорее для того, чтобы задеть самолюбие ученика, нежели с целью подавить в нем стремление к успеху, и тогда от слов маэстро у Беллини похолодело в груди. «Я очень хорошо помню, — признался Беллини, — этот печальный день, когда вы заставили меня обливаться слезами, заявив, что я не рожден для музыки!» Беллини вспомнил жестокие слова учителя не для того, чтобы упрекнуть его, он хотел заверить маэстро, что и этот урок пошел на пользу.

«Так что, — кротко заключил музыкант, — прошу у вас прощения, если из-за упрямства я по молодости не смог тогда выразить благодарность за вашу дружескую заботу, но моя признательность вам будет вечной». И чтобы на деле доказать искренность своих слов, он объявил, что посвящает своему учителю «Норму», партитуру которой Рикорди должен был издать в начале этого года.

Своим подарком Беллини вовсе не думал подчеркнуть, как расценили это некоторые досужие умники, что опроверг слова учителя (для этого ему вполне было достаточно и ранее написанных опер). Он искренно хотел посвятить Дзингарелли онеру, которую считал лучшей из всех, написанных им до сих пор. «Растроганный Дзингарелли, — отмечает Флоримо, — поднялся с кресла и дважды обнял его. И это была поистине прекрасная и волнующая минута, исполненная взаимной нежности!..»

Беллини хотел как можно скорее отправиться в Катанию, но непредвиденные обстоятельства задержали его в Неаполе. Аудиенция, которую он просил у королевской семьи, все время откладывалась. Фердинанд II Бурбон охотно поздравил бы своего подданного, ставшего знаменитым композитором, на блистательном дебюте которого он присутствовал, когда был еще наследным принцем, но государственные дела и непрестанные заседания кабинета министров вынудили его отказать в этой аудиенции. Принять музыканта в начале февраля согласилась королева-мать Изабелла Испанская, вдова Франциска I. Вот почему Беллини пришлось отложить отъезд из Неаполя. В ожидании, пока его примет королева, музыканту довелось стать миротворцем между… Джульеттой и Ромео.

Вечером накануне приезда Беллини в Неаполь в Сап-Карло состоялась премьера «Капулети и Монтекки». Было ли это совпадение случайным или задумано специально, мы не знаем. Барбайя, однако, как человек опытный, не медля решил воспользоваться этим, понимая, что, пригласив на следующий спектакль автора, он привлечет в театр публику, которая захочет выразить композитору свое восхищение.

К сожалению, план Барбайи сорвался «из-за ссоры, возникшей между двумя певицами Ронци и Боккабадати», исполнявшими партии Ромео и Джульетты. Причина ссоры неизвестна, но она была, видимо, довольно серьезной, раз антрепризе пришлось отменить оперу Беллини и дать вместо нее «Елизавету, королеву английскую» Россини.