Франческо Пастура - Беллини

Официальная часть празднества в честь прославленного соотечественника была разделена на два вечера: первый — в театре Комунале, второй — в мэрии. В перерыве между ними отцы города на особом заседании постановили наградить Беллини специально отлитой золотой медалью, которая напоминала бы ему о пребывании на родине. Решение это не было, однако, выполнено.

Вечер в театре Комунале был задуман для того, чтобы в чествовании музыканта мог принять участие весь город — от губернатора, мэра и советников до простого народа. Хотели, что было вполне естественно, поставить какую-нибудь оперу Беллини, например, «Сомнамбулу», но от этого плана пришлось отказаться, ибо в театре не оказалось дирижера — Пьетро Антонио Коппола [69] Коппола, Пьетро Антонио (1793–1877) — итальянский композитор. Окончил консерваторию в Неаполе. Его оперы «Безумная от любви», «Инес де Кастро» ставились во многих странах. В 1839–1843 и 1850–1871 годах был дирижером оперного театра в Лиссабоне. Всего написал около двадцати опер, а также мессы и другие церковные произведения. совсем недавно оставил свой пост и в поисках более шумных успехов уехал за границу.

Дабы не лишать горожан зрелищ, какие обычно устраиваются во время карнавала, импресарио Андреачи ангажировал «Ломбардскую труппу», которая давала драматические спектакли. В репертуаре ее были пьесы классические и псевдоклассические — на любой вкус. В последние дни карнавала труппа показала трагедию «Атрей», написанную катанийским адвокатом Джоаккино Фернандесом, влюбленным в театр больше, чем в законы, но весьма не похожего на Торриджани. Трагедия Фернандеса действительно имела такой большой успех, судя по газетным отчетам, что труппе пришлось повторять ее много вечеров подряд. Беллини присутствовал на представлении, которое, по всей вероятности, состоялось в воскресенье 11 марта.

Конечно, благодаря почетному гостю этот вечер превратился в большое праздничное событие, а программа его обогатилась выступлением тенора Де Роза, находившегося в Катании еще с осени, который в перерывах между актами «Атрея» спел арии из «Пирата» и «Чужестранки».

Публика горячо приветствовала Беллини, сидевшего в ложе губернатора. После исполнения его музыки зрители потребовали, чтобы он вышел на сцену, и музыканту пришлось подчиниться настойчивым аплодисментам. Но вышел он не один. Он вывел с собой своего отца и представил его публике, которая стала аплодировать еще громче, тронутая таким проявлением скромности и сыновнего почтения. Это были, конечно, самые счастливые минуты в жизни дона Розарио.

Неизвестно, какое впечатление произвела на Беллини трагедия Фернандеса. Он горячо аплодировал и расточал комплименты. Но мы знаем, каким он бывал дипломатом. Впрочем, можно не сомневаться, что мнение у него сложилось резко отрицательное. Нельзя утверждать, что Беллини ненавидел строгий и упорядоченный стиль классицизма, но он абсолютно не выносил подражания ему, когда повторялась одна только внешняя форма.

Известно также, что Беллини избегал в своих операх неоправданных кровопролитий, а в «Атрее», судя по сюжету, смертей было немало, и кровь лилась, как прохладительные напитки за праздничным столом. И если славный Фернандес, показывая Беллини свою трагедию, в глубине души лелеял надежду, что композитор придет от нее в восторг и захочет положить на музыку, то должен был в конце концов понять, как глубоко он заблуждался на этот счет.

Вполне возможно, что этот вечер в театре Комунале, несмотря на скуку от несносной трагедии и досаду из-за «петухов», какие нещадно пускал тенор Де Роза, Беллини все же предпочел бы другому чествованию, устроенному в мэрии 18 марта.

Стараниями организаторов здесь был представлен избранный круг интеллигенции, желавшей выразить уважение своему прославленному коллеге. Наверное, именно поэтому Беллини почувствовал себя совершенно подавленным. Вечер с выдающимися деятелями литературы, искусства и науки Катании еще можно было бы выдержать, если бы пятнадцать из них — пятнадцать! — не вздумали демонстрировать перед музыкантом свои собственные таланты, превознося Беллини в стихах и в прозе — даже по-латыни. На композитора обрушился поистине поток речей, од, вольных и анакреонтических поэм и сонетов…

Это была своего рода ярмарка тщеславия, на которой под предлогом восхваления знаменитого композитора каждый оратор получил возможность показать себя и насладиться декламацией собственных стихов. А Беллини был обречен выслушивать всех и улыбаться каждому, одобрительным жестом отвечая на все преувеличенные похвалы, от каких, наверное, не по себе сделалось бы даже богам Олимпа и обитателям райских кущ, и должен был каждый раз вставать, чтобы поблагодарить очередного оратора, похвалить его опус и уверить, что его сочинение, безусловно, стоит гораздо выше того, кому оно посвящено, и т. д. и т. д.

В каком состоянии вышел он после окончания приема, мы не знаем. Но несомненно, что, оказавшись на улице прохладной мартовской ночью, он испытал такое же ощущение, что и шахтер, поднявшийся на поверхность после долгого пребывания под землей.

Чтобы прийти в себя и немного успокоить нервы, Беллини в конце марта, когда уже поутихло любопытство к нему и поменьше стало визитов и приглашений, смог наконец свободно прогуляться по городу, посмотреть, как изменился он за время его отсутствия, побывать в местах, в каких жил в детстве.

Ему удалось также съездить в горные селения, где в эту пору цвели померанцы, и воздух был напоен их запахом. Это были поездки в мир красок, света и чудесных ароматов весенних цветов — визит вежливости в самые прекрасные места острова, которые он так любил и которые хотел показать другу Флоримо. Во время одной из таких поездок он навестил в маленьком селении Мауджери своего двоюродного брата Паскуале Беллини и проиграл у него дома всю «Норму» на том самом пианино, которое потом было подарено мэрии Катании и хранится теперь в Музее Беллини. В память об этом событии возле жилища Паскуале установлен бюст композитора.

Отъезд из Катании был намечен на 5 апреля. Начались прощальные визиты, и снова посыпались приглашения. Однако теперь искренние проявления любви и дружбы невольно окрашивались печалью. Винченцо как мог старался приободрить родителей. Мать он заверил, что скоро вернется — скорее, чем она думает. А с отцом у него был долгий разговор. Винченцо «признался ему, что хочет жить и умереть среди своих близких… хочет пожить спокойно в кругу семьи, которая, как он надеется, будет обеспечена наконец его трудами». Он улыбался родителям своей обворожительной детской улыбкой, и взгляд его светлел, а на щеках появлялись ямочки. Но улыбка эта выглядела теперь несколько принужденной.