Франческо Пастура - Беллини

Однако о контракте с Гранд-опера на сочинение новой оперы пока что говорить не приходилось. Директор крупнейшего парижского театра месье Верон конфликтовал с министром, от которого зависел репертуар, а потому следовало подождать, пока разрешится спор (похоже, это произойдет скоро), и тогда можно будет начать переговоры.

Тем временем Беллини вернулся к светской жизни еще более боготворимый парижанами, чем когда-либо прежде. Он встретился с друзьями, супругами Мерикоф, с ними его познакомил в Неаполе Флоримо, за чье здоровье они подняли тост. Беллини часто виделся со своим земляком юным герцогом ди Каркачи, оказавшимся во французской столице, бывал еще у одного сицилийца Луиджи Назелли — военного атташе неаполитанского посольства. Наверное, это были самые приятные встречи: соотечественники, живущие за границей, сразу же объединяются в добрую компанию — все отлично понимают друг друга. Увидеться с ними — все равно что провести какое-то время на родной земле, далекой и желанной.

Тогда же в Париж приехал еще один сицилиец — некий Патания. Он привез Беллини от синьоры Анджелики Паолы подарок, который не мог не понравиться ему. С чисто женской интуицией милая подруга детства прислала музыканту гравюру, воспроизводящую панораму Катании с видом на море и на предгорья Этны. Это было своего рода напоминание о родине катанийцу, который уже принял решение «остаться в Париже и писать только для французских театров», памятка, которая не замедлила проложить глубокий след в его душе.

Ожидание контракта затягивалось, поскольку не видно было конца конфликту в дирекции Гранд-опера, и Беллини решил переехать в Пюто, где собирался «подготовить основу для либретто, чтобы она всегда была под рукой», то есть заняться подготовительной работой, какую он привык обычно проделывать, прежде чем принимался за сочинение музыки. Это было самое разумное решение, поскольку либретто (и на этот раз на французском языке) маэстро должен был выбрать вместе с поэтом, которого предложит дирекция Гранд-опера.

Он уехал в Пюто 11 мая 1835 года, приглашенный туда Леви, и занял ту же комнату, что и прежде, на третьем этаже, просторную и светлую, с двумя окнами, выходящими в сад и на набережную Сены.

Ему опять пришлось перевезти необходимые вещи из своей квартиры в «Китайских банях». Прежде всего орудия ремесла — фортепиано, нотную бумагу, книги, а также свой сложнейший гардероб: целый склад костюмов, пальто, брюк, рубашек, платков, перчаток, носков. К коллекции тростей присоединились немногие драгоценности, составлявшие все его богатство, наконец, крохотное изображение мадонны с младенцем для изголовья кровати и приятная новинка — пейзаж с Этной, присланный синьорой Анджеликой, «который рождает столько славных мыслей и многое напоминает» — утешение для глаз и сердца.

«И вот я снова за городом, чтобы работать, — пишет он дяде 18 мая 1835 года, — и дать себе передышку от парижских развлечений, от которых может устать и Геракл». А он себя Гераклом отнюдь не чувствовал и не хотел терять времени, так как со дня на день ожидал, что отношения между дирекцией Гранд-опера и компетентным министром наладятся, а значит, начнутся и быстро завершатся переговоры о контракте. И в ожидании скорого заказа на оперу он, едва приехав, начал свои ежедневные занятия, воодушевляясь надеждой и набираясь сил в блаженном покое здешних мест, который приводит в порядок мысли и делает труд приятным.

Но май прошел, не принеся никаких новостей. Единственное известие, нарушившее состояние ожидания, в которое он был погружен, Беллини получил в конце месяца: «Никогда еще не было на лондонских сценах такого ошеломляющего успеха, таких аплодисментов и вызовов на «бис», какой имели «Пуритане», которые прошли в четверг 21 мая». Новость эту ему сообщил из английской столицы некий Дока, один из директоров Кингс-театра.

Среди восторженных слушателей оперы была принцесса, которой вскоре предстояло вступить на престол и стать впоследствии одной из самых великих королев Англии. «Мне сообщили также, — добавляет Беллини, — что юная принцесса Виктория (наследница престола) горячо аплодировала дуэту басов и первая потребовала «бис». Но основным созидателем успеха был друг композитора Микеле Коста, который «сотворил чудеса», так как по требованию импресарио сумел подготовить спектакль всего с шести репетиций и сделал все прекрасно.

Это было «беллиниевское время» в Лондоне. В течение недели в трех театрах — двух английских и одном итальянском — шла «Сомнамбула», а принцесса Виктория повелела в среду 26 мая повторить «Пуритан», которых ей захотелось послушать еще раз».

Но прежде чем Флоримо получил столь утешительные новости, в Неаполе распространился слух, будто Беллини убит на дуэли. Крайне встревоженный, Флоримо срочно написал музыканту и нескольким общим друзьям, жившим в Париже и в Италии, страшась получить подтверждение ужасным толкам. После нескольких недель тягостного ожидания Флоримо смог наконец облегченно вздохнуть: по заверениям синьоры Поллини и многих друзей слух оказался целиком выдуманным. Спустя несколько дней это подтвердил и сам Беллини, назвав «сплошным враньем» историю никогда не существовавшей дуэли.

Конечно, источник нелепых слухов узнать не удалось даже Флоримо. Придя в себя от испуга, он, разумеется, не мог вообразить, что всего лишь через четыре месяца снова услышит такое же известие, к тому же прочтет о нем в газетах. И на этот раз оно не будет ложным.

На душе Флоримо лежал камень, который давил на его совесть: он до сих пор не сообщил Беллини о смерти Маддалены Фумароли. Она умерла 16 июня, почти год назад, но он молчал, чтобы не отвлекать друга от работы над «Пуританами», которой композитор был тогда целиком поглощен. Он молчал и дальше, после триумфального успеха оперы. Теперь же, когда Беллини уехал за город, Флоримо решил, что настал подходящий момент сообщить ему обо всем.

Маддалена Фумароли скончалась в своем доме на виа Костантинополи. Нам неизвестно, был ли Флоримо по-прежнему дружен с ней. Однако несомненно, что и после отъезда Беллини из Неаполя друг мог узнавать, как складывалась ее жизнь. Он видел, как она была подавлена глубокой печалью и по-прежнему жила своим старым чувством, а потом заметил, что с каждым днем здоровье ее все ухудшалось, и в конце концов она умерла после долгой болезни… «Ее оплакивали все, кто знал, — писал взволнованный Флоримо, — все, кто помнил ее совсем юной, полной жизни и прекрасных надежд, наделенной редкими добродетелями».

Флоримо имел возможность лучше, чем кто-либо из друзей, узнать чистую душу девушки, которую считал достойной художественной натуры Беллини. «Узнав о несчастье, — вспоминал Флоримо в «Мемуарах», — я не мог оставаться бесстрастным зрителем: неудержимая сила заставила и меня пролить слезы. И действительно, немногие женщины заслуживают этого так, как она. Я попросил поэтому уважаемого синьора Морелли, друга Беллини и Фумароли, тоже горевавшего из-за такого несчастья, сочинить стихи, подобающие траурной обстановке. И он любезно согласился, а я положил их на музыку. Этот романс я посвятил Беллини и отослал ему».