Франческо Пастура - Беллини

Флоримо поначалу не отвечал на приглашения, но, когда они стали особенно настойчивыми, написал Беллини, что сейчас не может приехать, потому что чувствует себя подавленным монотонной жизнью, которую ведет в Музыкальном колледже в Неаполе. На это Беллини возразил: «Но что может быть лучше, чем приехать в Париж и отвлечься немного?» — и предлагал другу свой дом и свои деньги, думая, что тот не может отправиться в путешествие из-за недостатка средств.

Но даже не это беспокоило Беллини: Флоримо, характер которого был тверже гранита, замкнулся в совершенно необъяснимом молчании, и композитор ломал голову, пытаясь понять, чем вызван столь упрямый, неизменный отказ в ответ на его приглашения. «Но почему ты не приезжаешь? — снова настойчиво спрашивал он. — Почему хотя бы не объяснишь толком, в чем дело? Почему оставляешь меня в тревожном недоумении?.. Скажи хотя бы, в чем причина? Повторяю, это успокоит меня…»

Наконец Флоримо, чтобы не тревожить друга (и избавиться от мучительных уговоров) нашел убедительный, с его точки зрения, предлог — депрессию, вызванную «каким-то туманным моральным злом» — и просил музыканта какое-то время не настаивать на приезде к нему. И Беллини был вынужден уступить, хотя и неохотно. Но последнее слово он оставил за собой. «Поступай, как знаешь», — согласился маэстро, но тут же добавил, что приглашение всегда остается в силе: «Когда приедешь, мои объятия ждут тебя, моя квартира приготовлена для тебя, и мы постоянно будем рядом…»

Беллини перестал надеяться увидеть своего Флоримо. Но он готовил сюрприз для родных и друзей. Минувшей весной скульптор Жан Пьер Дантан-младший очень удачно изваял небольшой бюст Беллини, причем композитор чем-то походил на сына Наполеона. С модели было сделано несколько гипсовых слепков, и маэстро захотел предстать перед родными и друзьями в скульптуре.

В Сицилию подарки были отправлены через неаполитанское посольство. Друг композитора Назелли позаботился о доставке в Палермо трех ящичков, в каждом из которых помещалось два небольших бюста. Они были адресованы Сантоканале, и тот должен был распределить их по указанию самого Беллини. Один ящичек предназначался Флоримо, другой — дяде Ферлито, третий — Сантоканале. Как пи заботливо отнеслись все к пересылке, прибытия посылок пришлось ждать довольно долго, и это очень беспокоило Флоримо, который заподозрил бог весть какие каверзы или похищение. Но дело было всего лишь в путанице на почте.

Флоримо присоединил этот гипсовый портрет Беллини к гравюрам, воспроизводящим облик друга, развешанным в его рабочей комнате, рядом с большим полотном работы живописца Ариенти, которое синьора Турина сумела наконец переслать из Милана. В этом большом зале библиотеки монастыря Сан-Пьетро в Майелле Флоримо постоянно ощущал присутствие своего любимого Винченцо, дружески смотрящего на него со всех сторон, и для не слишком сентиментального калабрийца, к тому же поглощенного борьбой с неким «туманным моральным злом», этого было вполне достаточно.

По чувствительному катанийцу этого было мало, и он продолжал уговаривать друга приехать в Париж: «Флоримо, как мне нужно поговорить с тобой!.. Скоро ли я обниму тебя?.. Почему не приезжаешь?.. Почему хотя бы не объяснишь, в чем дело? Почему заставляешь меня беспокоиться? Когда приедешь, мои объятия ждут тебя, моя квартира приготовлена для тебя…»

Конечно, позже Флоримо не раз с горечью вспоминал слова Беллини, и тогда ему, должно быть, казалось, что он слышит их в своей рабочей комнате — они доносятся со всех сторон и звучат все громче, как мольба о помощи. Но в ту пору Флоримо не находил ничего тревожного в этих призывах, не видел ничего странного в настойчивых и полных беспокойства просьбах. И Флоримо приедет в Париж только для того, чтобы опуститься на колени у могилы своего друга и горько пожалеть, что вовремя не откликнулся на его призыв.

Новый директор Гранд-опера Дюпонсель был назначен в конце июня. Беллини был знаком с ним, и тот обещал музыканту: если он будет руководить театром, непременно предложит Беллини выгодный контракт. Оставалось подождать еще совсем немного, пока новый руководитель примет дела и начнет заниматься нерешенными вопросами. «Надеюсь, — сообщил Беллини другу, — что вскоре смогу поговорить с тобой о моих контрактах».

Флоримо продолжал убеждать Беллини начать следующую оперу, уговорив Скриба, одного из либреттистов Гранд-опера, написать ему стихи. Но у музыканта был свой план: обратиться сейчас к Скрибу значило бы показать свою заинтересованность, желание сочинить оперу для крупнейшего французского театра. Он же, напротив, хотел, чтобы его пригласил новый директор, что выглядело бы совсем иначе, внушало бы уважение к нему, а кроме того, он мог бы тогда рассчитывать на некоторую сумму, какую получал каждый приглашенный композитор не в виде гонорара, а в качестве аванса при соглашении. «Поэтому нужно ждать, — ответил он Флоримо, — ты прав, время уходит, но ничего не поделаешь, если хочешь получить выгодный контракт».

К тому же для беспокойства не было оснований. Сюжет для новой оперы он выбрал давно: «Дуэль при Рашельё» Скриба, и музыкант уже наметил план либретто, еще в то время, когда собирался сочинять три оперы для Сап-Карло. Оставалось лишь изложить сюжет в стихах, и основа оперы будет готова.

Россини сообщил, что вопрос о контракте решится в десять дней, но уже прошло гораздо больше времени. Сначала переговоры надолго отложили из-за покушения на короля Луи-Филиппа, совершенного анархистом Фиески 28 июля 1835 года. Театр вынужден был приостановить свою работу, и Беллини провел в ожидании июль и август. Только в сентябре Россини удалось начать переговоры с новым директором Гранд-опера, но оказалось, что планы театра изменились.

Дюпонсель не имел ничего против новой оперы Беллини и мог бы поставить ее в предстоящем сезоне, однако не хотел давать композитору никаких авансов. «Не столько из-за суммы, которую он считал пустяковой, — сообщает Беллини, — сколько из-за плохого примера, какой дирекция может подать другим композиторам». Маэстро должен удовлетвориться обычным авторским гонораром. Но эти отговорки были всего лишь «красивым предлогом».

Когда Дюпонсель еще только надеялся стать директором Оперы, он не колеблясь пообещал Беллини многое, учитывая, что маэстро — друг министра Тьера, может замолвить за него слово. «Теперь же, когда он получил театр, — таков горький вывод, — он прекрасно понял, что я горю желанием писать только для Оперы, а не для какого-нибудь другого театра и, ничего больше не опасаясь, хочет подчинить меня общим правилам театра и заставить отказаться от «аванса».