Борис Семов - Воспоминания фронтового радиста (от Риги до Альп)

Лес совсем близко, но сил ползти больше нет.

Слышу: летят самолеты, повернулся лицом вверх, наблюдаю. Самолеты совсем близко, летят низко, начали бомбить. Одна из брошенных ими бомб взорвалась недалеко от меня. Как рой шмелей летят и жужжат осколки, чувствую один «мой». Мне бы немного в сторону откатиться — не могу, точно что-то пригвоздило к земле.

Как палкой ударило по бедру, попал один осколок, да еще в такое место, что чуть-чуть мужского достоинства не лишился. Боли не чувствую, вижу на брюках кровавое пятно расползается. Осколок еще был и «горячий», край раны обожгло немного. Чувствую ранение сквозное.

Индивидуальный перевязочный пакет у меня был. Спустил штаны, стал перевязывать рану. Сверху дырка небольшая, а снизу побольше, да еще края обожжены. Пакет рассчитан на сквозную рану, на бинте две салфетки, разместил одну сверху, другую снизу, замотал туго, как учили.

Пробую подняться. Это трудно, стало больно, но терпеть можно. Опираясь на винтовку двигаться тихонько могу. Теперь вопрос — куда идти?

Своих нигде не видно. Продвинулись они вперед, или отошли назад пока я перевязывался, трудно сказать. Побрел я в лес, не хочется думать, что силы иссякнут, и тогда...? Было это 29 июня.

Вышел к лесной дороге, догоняет меня десантный батальон. Ребята бравые, идут строем, организованно. Подъехала их автомашина с имуществом. Комбат мне сказал, что километров в тридцати отсюда город Резекне, там находится госпиталь, мне нужно туда. Мне повезло, они движутся в эту сторону, и на своей машине провезут километров двадцать, а дальше мне добираться, как сумею.

Как прошел эти километры, не знаю. Уже ночью добрался до госпиталя. Винтовку дотащил и сдал. В приемном покое посмотрели мою повязку и сказали, что до операции ее трогать не следует, сделана достаточно надежно.

В здании все забито раненными. В коридоре нашел свободную лавку и лег. Нет сил добраться до столовой, а оттуда такой аромат, так вкусно пахнет. Решил, что отдохну немного, а потом поем.

Получилось иначе, я то ли заснул, то ли потерял сознание, разбудила меня старушка няня, она говорит, что нужно идти на комиссию, на эвакуацию. Эвакуируют только «ходячих».

Я бодро поднялся и тут же сел, стоять могу, идти-то не могу. Обидно, тридцать километров прошел, а несколько шагов сделать не получается.

С помощью старушки няни добрался до комнаты, где была комиссия. По дороге няня объяснила, что от меня требуется. Мне нужно собрать свою волю и пройти самостоятельно от двери до стола, за которым заседает комиссия, дальше она мне поможет.

Вошли в комнату комиссии. До стола пять шагов. На меня никто не смотрит. Комиссия занята раненым, стоящим у стола. Не успел он отойти от стола, как вызывают следующего.

Следующий я. Сумел я как-то пройти эти пять шагов, буквально свалился на столешницу, оперся руками, чтобы не упасть. Комиссия из трех человек. Задали мне несколько вопросов, на меня и не смотрят, что-то пишут. Один из них сует мне в карман гимнастерки картонную карточку и кричит: «следующий». Перебирая по столешнице руками добрался до угла стола.

Потащила няня меня к противоположной двери, открыла ее, а там стоят санитары с носилками. Она им и говорит: «вот еще один носилочный». Санитары поругались немного, но уложили на носилки и потащили.

Лежу на полке в вагоне санитарного поезда. На стенах вагонов и на крыше красные кресты. Нетерпеливо пыхтит паровоз. Назначенное время отправления поезда давно прошло, а раненых все везут и везут. Отправляться эшелон должен был ночью, пока темно и вероятность налета авиации невелика.

Когда поезд тронулся, из-за горизонта уже показалось солнышко. Прошло часа полтора, появились немецкие самолеты. Заметили нас, заходят для бомбежки. Поезд остановился. Раненые, кто может, вылезли из вагонов, бегут подальше от поезда. Я тоже вылез, только бежать не могу, сел и жду: что будет дальше. Самолеты сделали еще один заход, постреляли и улетели. Бомбы попадали кругом, в эшелон не попали.

После бомбежки паровоз цел, вагоны так изрешечены осколками, что светятся насквозь.

Прошло немного времени. Паровоз гудит, собирает расползшихся раненных. К поезду кто идет, а кто ползет.

Жаль тех, кто далеко ушел, обратно им не добраться. Через некоторое время поезд тронулся. Проверять — все вернулись или нет — некому.

Приехали в Великие Луки, снова в госпиталь, он весьма солидный.

Первым делом меня потащили в ванную, положили на деревянную решетку, закрепленную на ванне, помыли и к хирургу на стол.

Мыли санитарки, десятиклассницы, еще не разучившиеся стесняться при виде голого мужика.

Дырка в ноге получилась порядочная. Хирург был вынужден вырезать обожженное мясо. После операции не то что ходить, шевелиться не могу.

По радио передали, что наши войска в результате контрнаступления отбили у немцев Двинск. Это сообщение несколько ободрило меня. Я тоже участвовал в этой операции и не зря пострадал.

Успех под Двинском был кратковременным. Противник снова его захватил и развивает наступление дальше.

Появились радужные мечты — полежу, начну вставать и ходить. Увы, мечты остались мечтами. Прошло два дня и снова эвакуация.

Нас снова грузят в тот же израненный эшелон. Через день-два немцы заняли Великие Луки.

Эшелон идет на восток. Для заправки паровоза — остановка на какой-то станции. При виде нашего поезда женщины плачут, мужчины хмурятся. Действительно, впечатление наш эшелон производит неповторимое, все вагоны иссечены осколками, дыры большие, видны перевязанные раненные, у некоторых перевязки в крови.

Наш санитарный поезд первый на этой дороге. Тревожила мысль, что не мог наш поезд забрать всех раненных из госпиталя в Резекне. Следовательно, они остались у немцев. Так впервые столкнулся с жестокой правдой войны.

Эшелон все дальше и дальше идет на восток. Немцы продолжают наступать. Расстояние между ними и нами, нашим эшелоном, теперь измеряется не километрами, а днями. Так вот, от нас до них один-три дня.

Непродолжительная остановка — и снова в путь. Теперь в город Калинин, раньше он назывался Тверь. Это название теперь вернулось к нему. Происходит оно от названия реки Тверца.

Госпиталь в здании педагогического института. Здание института красивое, в помещениях потолки высокие.

Моя палата — актовый зал, нас в нем человек 50. Из-за переездов рана загноилась. Неделю провалялся, даже сидеть не мог. Сегодня могу сесть на койке и даже решился немного постоять на полу.

Сосед у меня узбек. У него два пулевых сквозных ранения в живот. Кушать ему не дают, весь его рацион — это один стакан в день сока или воды, обед заменяет капельница. Его готовят к эвакуации в тыл.