Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Придав кусочек ветчины,

Он кашу произвел в «чины».

В метаморфозе сей простой

Явилось блюдо «ризотто»».

Обыкновенная селедка –

Поешь, так долго сохнет глотка.

Но капнул соуса Муса,

И после колдовского зелья

Ты сельдь не назовешь уж сельдью

Без добавленья: «провансаль».

Нам, напрягая все старанья

В познанье школы рестораньей,

Придется, кажется, начать

Язык французский изучать.

Возвращение

Кажется, так: поправив «галстук»,

Вычистив бурки на «шинном» ходу,

Впрыснув для храбрости хлористый кальций

В вену (отнюдь не подкожно!), иду.

К автовокзалу тропою зимней,

К автопарку из двух единиц –

Наших заслуженных ландо и лимузина,

Предметов зависти всех больниц.

Мимо прачечного комбината,

Два поворота знакомых, и вот –

Вашему индустриальному взгляду –

Фабрика-кухня и хлебозавод.

Делают аускультацию каше,

Творя кулинарные чудеса,

Обер-повар Матвеев Саша

И первый тенор кухни Муса.

Вот поднимаются навстречу,

Гордо вздымаясь в небеса,

Многоваттные, многосвечные

Хирургические корпуса.

Забыв про пословицу «тайм из мони»,

Поплевывая в крашеный потолок,

Томно улыбается нежный Монин –

Стоматолог и одонтолог.

Морг ли? Часовня ли? Иль крематорий?

Здесь в приоткрытый «прозекторский зал»

Слышится шелест различных историй

(Историй болезни!). А разве нельзя

Заполнить простую «Историю здоровья»,

Может быть, там, за фанерной доской

В нашем Институте переливания крови

Чьей-нибудь донорскою рукой?

<......................>

Время колымскую тянет резину.

От вздохов и охов лишившись сна,

Высох в щепку Андрей Максимыч

(Луна – не картошка!). К тому же – весна.

Мечется «стрижка, брижка, завижка»:

Фигаро, туды! Фигаро, сюды!

Дон Микаэль с чемоданом под мышкой –

Блуждающий Институт красоты.

Мимо дворцов пищевого блока,

Мимо загадочных ОК и ОП

Все еще «Туманной» и «Одинокой»

Движетесь Вы по знакомой тропе.

Кончено. Можно, вступив на крыльцо,

Видеть лицо своего «мажордома»

Сонное (или Ни-сонное) вовсе лицо

При выражении – «вот мы и дома».*

Тренируя память, Варлам записал в двух толстых самодельных тетрадях стихи русских поэтов XIX и начала XX века и подарил те тетради Нине Владимировне. Она хранит их.

Первая тетрадь открывается стихотворениями И. Бунина «Каин» и «Ра-Озирис». Далее следуют Д. Мережковский, К. Бальмонт, И. Северянин, В. Маяковский, С. Есенин, Н. Тихонов, А. Безыменский, С. Кирсанов, Э. Багрицкий, А. Антокольский, И. Сельвинский, В. Ходасевич – всего более тридцати стихотворений.

Во второй тетради – А. С. Пушкин «Я вас любил...»; Ф. Тютчев «Я встретил вас, и все былое...»; Б. Пастернак, М. Лермонтов, Е. Баратынский, Беранже, А. К. Толстой...

Меня, провинциального паренька, такая поэтическая эрудиция, удивительная память на стихи поражала и глубоко волновала. Мне жаль было этого даровитого человека, игрою недобрых сил выброшенного из жизни. Я им искренне восхищался. И делал все, что было в моих силах, чтобы оттянуть его возвращение на прииски, эти полигоны уничтожения. На Беличьей Шаламов пробыл до конца 1945 г. Два с лишним года передышки, отдыха, накопления сил – для того места и того времени это было немало.

В начале сентября 1945 г. наш главный врач Нина Владимировна была переведена в другое управление – Юго-Западное. Пришел новый главный врач – новый хозяин с новой метлой. Первого ноября я заканчивал свой восьмилетний срок и ждал освобождения. Врача А. М. Пантюхова, позже принимавшего участие в судьбе Шаламова, к этому времени в больнице уже не было. Я обнаружил в его мокроте палочки Коха. Рентген подтвердил активную форму туберкулеза. Он был сактирован и отправлен в Магадан для освобождения из лагеря по инвалидности с последующей отправкой на материк. Вторую половину жизни этот талантливый врач прожил с одним легким. У Шаламова в больнице не оставалось друзей, не оставалось поддержки.

Первого ноября с маленьким фанерным чемоданчиком в руке я уходил из больницы в Ягодное получать документ об освобождении – «двадцать пятую форму» и начинать новую, «вольную» жизнь. До половины дороги меня провожал Варлам. Он был грустен, озабочен, подавлен.

– После вас, Борис, – сказал он, – мои здесь сочтены.

Я его понимал. Это было похоже на правду... Мы пожелали друг другу удачи.

В Ягодном я задержался недолго. Получив документ, был направлен на работу в больницу Утинского золоторудного комбината. До 1953 г. я не имел никаких вестей о Шаламове.

Встречи в Москве

После приезда Шаламова из Барагона к нам в Магадан в 1953 г., когда он делал первую попытку вырваться с Колымы, мы с ним не виделись четыре года. Встретились в 1957 г. в Москве случайно, недалеко от памятника Пушкину. Я выходил с Тверского бульвара на улицу Горького, он с улицы Горького спускался на Тверской бульвар. Был конец мая или начало июня. Яркое солнце беззастенчиво слепило глаза. Навстречу мне шел легкой, пружинистой походкой рослый, по-летнему одетый мужчина. Возможно, я не задержал бы на нем взгляда и прошел мимо, если бы этот человек не раскинул широко руки и высоким, знакомым мне голосом не воскликнул: «Ба, вот это встреча!». Варлам Тихонович был свеж, весел, радостен и тут же рассказал, что вот только что ему удалось опубликовать в «Вечерней Москве» статью о московских таксистах. Он считал это большой для себя удачей и был очень доволен. Говорил о московских таксистах, о редакционных коридорах и тяжелых дверях. Это первое, что он о себе рассказал. Выяснилось, что живет и прописан в Москве, женат на писательнице Ольге Сергеевне Неклюдовой, с ней и ее сыном Сережей занимает комнату в коммунальной квартире на Гоголевском бульваре. Познакомился с Ольгой Сергеевной Варлам Тихонович в Переделкино, где обретался какое-то время, приезжая со своего «сто первого километра», как я думаю, повидаться с Борисом Леонидовичем Пастернаком.

Рассказал, что его первая жена (если я не ошибаюсь, урожденная Гудзь, дочь старого большевика) от него отказалась и их общую дочь Лену воспитала в неприязни к отцу.

Лена, дочь В. Т., родилась в апреле. Помню об этом потому, что как-то в апреле 1945 г. на Беличьей он сказал мне очень тоскливо: «Сегодня у моей дочери день рождения». Я изыскал способ отметить это событие, и мы выпили с ним по мензурке медицинского спирта.

В то время жена ему часто писала. Время было трудное, военное. Анкета у жены, была, прямо скажем, дрянной, и жилось ей с ребенком весьма нерадостно, весьма непросто. В одном из писем она писала ему примерно следующее: «...Поступила на курсы бухгалтеров. Профессия эта не очень хлебная, но надежная: у нас ведь всегда и везде что-нибудь считают». Не знаю, была ли у нее профессия раньше и если была, то какая.