Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Люди, упомянутые в стихотворениях, – обслуживающий персонал больницы (дядя Саша – старший повар Александр Иванович Матвеев, Нисон Азарович – заключенный, дневальный главврача и др.).

«Туманный», «Одинокий» – названия приисков.

** В действительности Шаламов похоронен на Старо-Кунцевском.

Из книги «Я к вам пришел», издательство МАОБТИ, Магадан, 1998. Глава о Шаламове опубликована в журнале «Октябрь», №4, 1999. Сетевая версия на сайте Журнальный зал http://magazines.russ.ru/october/1999/4/lesn.html (В мемуарах Елены Мамучашвили упомянута публикация в газете «Рабочая трибуна», 29 марта 1994 г.)

Борис Николаевич Лесняк ((1917-2004), колымский товарищ Шаламова, инженер-технолог, мемуарист

«Я познакомилась с Варламом Тихоновичем в доме подруги юности Н. В. Кинд относительно вскоре после его появления в Москве. Наши дальнейшие встречи нельзя назвать частыми, но они были все же достаточно регулярными. Таким же постепенно стал и обмен письмами.

Представленные здесь письма В. Т. Шаламова могут привлечь внимание читателей, интересующихся историей своей страны. Вместо с тем тематика этих писем во многом отражает основу сложившихся между нами дружеских отношений. И здесь я должна в какой-то степени прокомментировать письмо от 8 июня 1968 года.

В самом конце мая или в начальных числах июня этого года поздно вечером Варлам Тихонович позвонил мне по телефону и сказал, что несколько часов назад неожиданно познакомился с известным востоковедом И. Д. Амусиным, который, оказывается, в 1938 году был сокамерником моего отца в ленинградской тюрьме.

На следующий день я встретилась с Иосифом Давидовичем и теперь постараюсь как можно точнее кратко передать услышанное. В тюрьме обычно произносятся только фамилии, а мужественное поведение сокамерника в этом аду все более приводило к ассоциациям с «самим Германом Александровичем Лопатиным». И Амусин решился задать вопрос моему отцу – не имеет ли он какого-либо отношении к семье Германа Александровича. В ответ он услышал: «Я его сын».

Бруно Германович родился 6 февраля 1877 г. в Лондоне и в метрике был записан под фамилией Барт, поскольку Герман Александрович Лопатин в это время проживал, из соображений конспирации, по документу английского подданного Барта. В России – вместе с матерью – он окончательно поселился лишь после осуждения Германа Александровича в 1887 г. на пожизненное заключение в Шлиссельбургской крепости.

По окончании юридического факультета Московского университета Бруно Германович смог принять русское подданство. По восстановление отцовской фамилии и разрешение носить имя Лопатин-Барт было зафиксировано уже особым постановлением правительства после февральских событии 1917 г.

Эти формальные уточнения необходимы потому, что в качестве одного из крупных петербургских адвокатов, ведущих до революции только политические процессы, Бруно Германович известен именно под фамилией Барт.

Адвокат Бруно Германович Лопатин-Барт был расстрелян 18 июня 1938 года на основании бессудного постановлении Особой Тройки УНКВД по Ленинградской области».

Из предисловия к переписке с Шаламовым. Опубликовано в журнале «Звезда», 1994, №1. Сетевая версия на сайте Данте XX века

http://www.booksite.ru/varlam/letter.htm

Елена Бруновна Лопатина (1912-1993), географ, знакомая Шаламова в период 1960-70-х годов, внучка народовольца Германа Лопатина

«Я с ним познакомилась у Леонида Ефимовича [Пинского – прим. составителя], потому что к Лёне в дом ходили многие вернувшиеся из лагерей. Это был совсем другого облика человек, чем Солженицын. Я увидела еще не старого, но совершенно состарившегося, похожего на образы Рембрандта человека; жизнь наложила на него ужасную печать, исказила лицо, он был весь в морщинах, у него был тяжелый, страшный взгляд. Это был абсолютно раздавленный системой человек.[...]

Знакомые французские врачи вывезли рукописи на себе, приклеив страницы под одежду. И они были опубликованы во Франции. Но не произвели никакого впечатления в том смысле, что их не читали. Это теперь Шаламов стал знаменит. Сейчас его переиздают. А тогда правда, которую он сказал о лагере, эта жизнь у рок – он очень много писал не только о политических, но и об урках, об этой стороне лагерной жизни – оказалась настолько горькой, не завернутой в приемлемую, глотаемую оболочку, что тираж, который вышел в издательстве, никто не покупал. И пресса была такая... Он очень тяжело это пережил [...] рассказы не получили никакого отклика. Как в бездну провалились. Он не понимал почему. И умер он ужасно. Я его видела, пока он ходил к Лёне. Потом он заболел, не смог больше жить один в своей квартире. Он умер в районном доме для престарелых, в ужасных, просто в лагерных условиях, в полной забытости, безвестности, совершенно трагически».

Из фильма «Подстрочник. Жизнь Лилианы Лунгиной», видеоролик http://www.youtube.com/watch?v=bIHftzMVoEY

Лилиана Зиновьевна Лунгина (1920-1998), филолог, переводчик, мемуаристка, принадлежала кругу Леонида Пинского

«[…] Помню, как горячо убеждал он [Леонид Пинский, муж Елены Лысенко – прим. составителя] Н. Мандельштам, прочитав ее «Первую книгу», (т. е. конечно, рукопись), не прятать несколько имевшихся у нее экземпляров по разным домам, где они могли и пропасть, а размножить и пустить в свет. В. Т. Шаламову он помог сгруппировать отдельные колымские рассказы в циклы, что придало им характер истинной эпопеи. Помог, кстати, и передать их за рубеж, где они впервые начали появляться в печати».

Из «Биографического очерка» о Леониде Пинском в книге «Минимы», СПб,: издательство Ивана Лимбаха, 2007

Евгения Михайловна Лысенко (1919-2004), переводчица, жена историка литературы и философа Леонида Пинского

В больнице для заключенных

– Как вы, молодая красивая южанка, оказались на Дальнем Севере?

– Мне было тогда 25 лет. Я окончила медицинский институт в г. Орджоникидзе (Владикавказ), успела побывать на фронте, получила серьезное ранение и после госпиталя задумалась о своей дальнейшей судьбе. Я хотела быть хирургом и никем больше. Мне предлагали сельский участок, заведование амбулаторией, но все это было не по мне. И вдруг попалось на глаза объявление о том, что заключаются договора для работы в Дальстрое. Перечислялось много профессий, и в том числе хирург-ординатор (один). Я, не раздумывая, заключила договор и поехала. Что такое Колыма, Дальстрой, я совершенно не представляла, но знала, что буду заниматься любимым делом и смогу достойно выполнить свой врачебный долг. Сказывалось, наверное, и романтическое чувство, не покидавшее меня до самого прибытия в порт Нагаево. Когда после почти месячного путешествия через всю страну, через Японское и бурное Охотское море я увидела с борта парохода молчаливые холодные заснеженные сопки, стало страшно от мысли, что я могу не вернуться из этого «белого безмолвия» на краю света... В Магадане получила направление в центральную больницу УСВИТЛ (Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей), в поселок Дебин. Проехала свыше 500 километров колымской трассы, по дороге встречались редкие поселки с приземистыми барачными строениями. И когда сквозь морозную дымку увидела на берегу реки громадное трехэтажное здание больницы, оно показалось мне миражом. Это было тогда самое большое здание на Колыме, его строили солдаты для размещавшегося здесь после войны Колымского полка По масштабам больницы, а она была рассчитана на 1200-1300 коек – можно было представить, сколько несчастных скрыто за колючей проволокой лагерей...