Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Имя Пастернака и его стихи не раз всплывали в наших разговорах. Я чувствовала, что у В. Т. к этому поэту особое отношение. И когда он перед моим отъездом в первый большой шестимесячный отпуск спросил: «Не затруднит ли вас передать моей жене пакет и письмо для передачи Пастернаку?» – я, естественно, сразу согласилась. Пакет был небольшой, завернут в газету и перевязан крест-накрест бечевкой. Как я теперь знаю, это были стихи из «Синей тетради» – первого сборника стихов, написанных В. Т. на Колыме. Я знала о содержании пакета, хотя своих стихов В. Т. мне почти не читал, а когда читал, то говорил, что это «проба пера».

Было ли это поручение – перевезти в Москву письмо и пакет Пастернаку – достаточно рискованным? Вероятность обыска была мала, но если бы кто-то узнал и сообщил об этой нелегальной передаче, то были бы большие неприятности, особенно для Шаламова, который тогда ждал освобождения. Я понимала, что для него это жизненно важный момент, хотя сам он был спокоен, особой мольбы не высказывал и, видимо, был готов, что я могу отказать. Но, зная значение доставки пакета, об отказе, конечно, не могло быть речи.

С Колымы я летела самолетом до Москвы, где встретилась с женой Шаламова Г. И. Гудзь. Пакет со стихами и письмо адресату – Пастернаку вручала уже она. Когда я в конце 1952 года (ноябрь) вернулась в Дебин, в больницу, В. Т. уже не застала: он освободился и уехал работать в район Оймякона. За ответным письмом Пастернака, о котором я ему сообщила телеграммой, он приезжал оттуда зимой, за пятьсот километров (об этом свидетельствует рассказ «За письмом»).

Встретились мы потом нескоро, в 1961 году, причем, совершенно случайно – в центре Москвы, у Елисеевского магазина. Он был очень обрадован встрече, мы поехали к нему домой на Хорошевское шоссе, где он познакомил меня со своей второй женой О. С. Неклюдовой. Тогда же он показал мне сборник «Колымских рассказов» – отпечатанный на машинке и переплетенный. Так я узнала, что он пишет прозу. Тогда он, видимо, еще надеялся на ее издание. После этого мы виделись еще несколько раз, во время моих отпусков, каждая встреча отмечена или сборником стихов, или журналом с его стихами и его же автографами. А последний раз увиделись в 1970 году, когда он подарил мне журнал «Юность» со своими стихами. Он уже постарел, у него развилась болезнь Меньера, и мы долго шли пешком, потому что ему трудно было ездить в каком-либо транспорте. В 1972 г., после письма В. Т. в «Литературную газету», стал циркулировать слух, что Шаламов выехал за границу. Не знаю, кто распустил этот слух, но я ему поверила и больше не делала попытки встречи. О последних трагических годах Шаламова я ничего не знала, за что постоянно себя корю...

С наших первых встреч на Колыме у меня было к нему особое, возвышенное отношение. Он олицетворял для меня идеал мужчины – красивый, мощный, благородный, всепонимающий. В развитии моего интеллекта Варлам Тихонович сыграл колоссальную роль. Ведь на Колыму я приехала «сырым материалом». Общение с ним и другими людьми в лагерной больнице сделало меня человеком с определенными взглядами и моральными устоями. Конечно, о будущем величии Шаламова-писателя я тогда не догадывалась. Лишь прочтя теперь «Колымские рассказы», я поняла всю меру его огромного таланта и силы духа. Я горда и счастлива, что была рядом с таким человеком.

Записал В. Есипов

Опубликовано в Шаламовском сборнике №2, 1997, сетевая версия на сайте Данте XX века http://www.booksite.ru/fulltext/2sh/ala/mov/4.htm

Елена Александровна Мамучашвили (? - 2003), врач, знакомая Шаламова по Колыме, где работала вольнонаемным хирургом

«Генетик Таня Леонова узнала, что Варлам Тихонович Шаламов после инсульта, почти обездвиженный, слепой, находится в доме престарелых – в нечеловеческих условиях. По нищим друзьям и знакомым по рублику, по три стали собирать деньги на еду, поочередно ездить в совковую богадельню, больше похожую на зоопарк. Однажды была наша очередь ехать. Мой близкий друг Саша Волохов [актер, впоследствии православный священник – прим. составителя], моя первая жена Л. и я поехали куда-то на окраину (уже не вспомнить, что это было за место, но «было пасмурно и серо»).

Мы нашли Шаламова лежащим на сетке панцирной кровати; матрас отсутствовал, белье, видимо, не менялось неделями; полностью нагое тело писателя было в лиловых пролежнях, простыни – в экскрементах. Сосед Шаламова по комнате, кривой на один глаз старик, судя по всему, воровал из тумбочки продукты. Мы попробовали завязать разговор – ничего не получилось. Речь у Шаламова была нарушена. Удар скрутил огромное и все еще сильное тело Варлама Тихоновича в бараний рог, руки и ноги не слушались. Еще у себя дома, в коммуналке, слепнущий писатель перепутал пузырьки, закапал в глаза зеленку; полностью потеряв зрение, стал абсолютно беспомощен, тогда его поместили в богадельню. Пока Л. меняла белье на кровати, мы с Сашей повели (скорее понесли) Шаламова в душевую, которая была в самом конце длинного коридора – туда не так просто было добраться. Кое-как доковыляли, с огромным трудом уложили писателя в древнюю чугунную ванну с желтыми разводами на эмали. Было ощущение, что Варлам Тихонович отвык от воды – она его пугала. Пока мы отмывали губками скрюченное жилистое тело, писатель успокоился – видимо, понял, что мы не местные садисты-санитары, что хотим ему помочь, да и теплая вода принесла облегчение. Потом, уже лежа в чистой постели, Шаламов с аппетитом поел – моя жена, как ребенка, кормила его с ложечки домашней едой.

Еще через полчаса появился литератор Морозов. Тут выяснилось, что Варлам Тихонович продолжает сочинять стихи, запоминает их, а потом надиктовывает Морозову. Разбирать слова было трудно, но реально – требовались терпение и привычка. Помню, нас поразило, что в этом аду к Шаламову приходят стихи – как помощь свыше, как палочка-выручалочка, которой привык пользоваться узник ГУЛАГа с семнадцатилетним стажем…

Миша Эпштейн стал хлопотать в Литфонде о переводе Шаламова в специализированный дом престарелых при Союзе писателей. Бюрократические шестеренки проворачивались медленно, без энтузиазма. Тем временем в богадельню к Шаламову потянулись журналисты, писатели, диссиденты – информация о положении писателя стала просачиваться в зарубежные СМИ. Французский Пен-клуб наградил его премией Свободы. Через неделю или две после нашего визита Шаламова перевезли в Дом Литфонда, а еще через некоторое время – в психушку, где писатель внезапно скончался – как заявили врачи, от обширного воспаления легких. Кто-то из персонала постоянно открывал настежь окна, а время было зимнее, январь.