Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Дальше пошло ещё хуже. Наступила длительная полоса увлечения пресловутой «перековкой», той самой перековкой, над которой блатные смеялись и не устают смеяться по сей день. Открывались Болшевские и Люберецкие коммуны. Сто двадцать писателей написали «коллективную» книгу о Беломорско-Балтийском канале. Книга эта издана в макете, чрезвычайно похожем на иллюстрированное Евангелие. Одна из притч «История моей жизни» написана М.Зощенко и всегда включалась в сборники его сочинений.

Литературным венцом этого периода явились погодинские «Аристократы», где драматург в тысячный раз повторил старую ошибку, не дав себе труда сколько-нибудь серьёзно подумать над теми живыми людьми, которые сами в жизни разыграли несложный спектакль перед глазами наивного писателя.

Много выпущено книг, кинофильмов, поставлено пьес на темы уголовного мира. Увы!

Преступный мир с гутенберговских времён и по сей день остается книгой за семью печатями для литераторов и читателей. Бравшиеся за эту тему писатели разрешали эту серьёзнейшую тему легкомысленно, увлекаясь и обманываясь фосфорическим блеском уголовщины, наряжая её в романтическую маску и тем самым укрепляя у читателя вовсе ложное представление об этом коварном, отвратительном мире, не имеющем в себе ничего человеческого. Возня с различными «перековками» создала передышку для многих тысяч воров-профессионалов, спасла блатарей».

В своём письме Шаламов добавляет:

«Есть ещё и «с» – дополнение, возможно, полезное для Вашей работы.

«Одесская школа» – это блеф литературный, очень дорого обошедшийся советскому читателю.

«Дополнение» возникло потому, что моя работа написана крайне сжато, конспективно. Сказать надо было так много, что как ни важна эта тема – а она очень важна, бесконечно важна – не было и нет времени на расширение аргументации, примеры и прочее.

Но и сейчас – через пятнадцать лет после записи «Очерков преступного мира» – всё остаётся по-прежнему, ни капли правды не проникло по блатному делу ни в литературу, ни на сцену.

Казалось бы, – что страшного в развенчании блатного мира? Недавно появились «Записки серого волка» – очередная «туфта» по этому важному вопросу. Не говоря уж о крайней претенциозности стиля, отвечает на этот вопрос не тот, кому надо отвечать. «Серый волк» – бандит, а не вор («волжский грузчик» – такая кличка для него в блатном мире припасена). «Серый волк» боится воров и врёт, что их нет. Берётся судить по вопросам, по которым не имеет права судить, судит вместе с «Москвой», вместе с «Литгазетой». Это – очередной опус шейнинского толка, наш век – век документа. Появляется автобиография бандита. До воровского царства ещё очень далеко. Но это всё попутно, а «с» – дополнение может выглядеть так:

О Бабеле можно сказать и больше. Кроме «Одесских рассказов» с Беней Криком, имевших огромный читательский успех, есть у Бабеля пьеса «Закат», шедшая в Художественном театре (2-м?), выросшая тоже на шуме блатной романтики «Одесских рассказов». «Закат» пользовался большим успехом, трактовался печатно как новый «Король Лир».

Совсем недавно кинорежиссёр Швейцер окунулся в блатную шекспириану, поставив «Золотого телёнка» – программную вещь «одесской школы» – по схеме «Гамлета», с монологами о суетности жизни, с шутом Паниковским и могилой шута. Если биндюжник Мендель Крик – это король Лир, то Остап Бендер – Юрского – Гамлет, не меньше.

Эллий-Карл Сельвинский, как он себя именовал в те годы для сборника «Мена всех» – каламбур, задуманный в поддержку ямбам Ильфа и Петрова в Вороньей слободке – дал свой фотопортрет в жабо из лебяжьих перьев. Близ портрета было стихотворение «Вор», вошедшее потом во все хрестоматии двадцатых годов и во все сборники стихотворений Эллия-Карла Сельвинского:

Вышел на арапа. Канает буржуй.

А по пузу — золотой бампер...

И конец:

...Вам сегодня не везло, дорогая мадам смерть.

Адью до следующего раза.

Неумелое управление блатной лексикой не было никем замечено. На Колыме я читал ворам это стихотворение – для опыта – они отмахивались со злобой – да и верно – не для них ведь оно было написано.

Второе широко известное стихотворение Сельвинского на блатную тему – это «Мотька Малхамувес» – всякий раз с разъяснением, что «Малхамувес» – это Ангел смерти – таких кличек у блатных нет, там всё попроще, не так пышно. Это – остросюжетный рассказ об ограблении магазина, с блатной лексикой, более точной, чем в первом, «Воре», почерпнутой на этот раз из какого-нибудь официального пособия по «блатной музыке», где нет таких промашек, как «Вышел на арапа»:

Красные краги. Галифе из бархата,

Где-то за локтями шахматный пиджак

и т.д.

Сюжетный опус «Мотька Малхамувес» пользовался большим успехом. Входил во все сборники Сельвинского.

Вера Михайловна Инбер не хотела отстать от своих товарищей – конструктивистов в разработке этой эффектной темы. Но в отличие от прямой героизации «Вора» и «Мотьки Малхамувеса», блатная поэма В.М. Инбер имела нравоучительный конец с героем милиционером, смертью преступника под пулями власти в перестрелке. Главная же преступница, организовавшая ограбление, подбившая порчака на ограбление, скрывалась. Милиционер говорит своему начальнику:

Дело его слабо.

Я же, хотя цел,

Виновен в том, что бабы

Я не предусмотрел.

И конец:

Ты, видать, таков,

Вырезать стекло алмазом

Пара пустяков –

Так говорит перед смертью Васька, герой большой поэмы «Васька Свист в переплёте».

У того же автора (В.М. Инбер) есть большое количество «уголовных» стихотворений, входивших во все сборники поэта в те годы, и немалое количество романсов той же тематики.

Отдал дань «перековке» и М.Зощенко, написав скучную документальную повесть «История одной жизни» об исправлении международного фармазона на канале. Даже губы скривить в улыбке не захотел – только восхищался и удивлялся, обводя чернилами бурную жизнь нового Бенвенуто Челлини. Пришвин в «Осударевой дороге» по уши в перековке. Все вещи Шейнина – спекуляция, особенно удивительная для следователя. Впрочем, Шейнин был следователем не по блатным делам. Количество примеров, разумеется, может быть умножено во сто крат.

Я хотел бы напечатать «Очерки преступного мира» в любом журнале – специальном, ведомственном, провинциальном и т.д. Казалось – почему бы издательству бояться решения этой важнейшей темы? Боятся нарушить – не традицию, а душевный покой, свой и начальства.

Желаю Вам всякого добра.

С глубоким уважением

В.Шаламов».

Очерк «Величие и падение «Одесской школы» – с обширными цитациями из Шаламова – я подготовил для книги «Верность» в издательстве «Современник». Но директор и главный редактор убоялись опубликовать её в первозданном виде, и пришлось срастить два очерка – «Верность» (эту статью я напечатал В N 1 журнала «Наш современник» за 1974 год) и «Одесскую школу» – в некий полукастрированный вариант под заглавием «В исканиях гуманизма». Однако и в этом виде это была если и не бомба, то бомбочка.