Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

В профессиональную, цеховую среду советской литературы, чванливую, косную, равнодушную, перегороженную разнообразными кастовыми барьерами, Варлам Тихонович входил с трудом. В полной мере он так и не смог освоиться в ней. Надо напомнить, что начинать ему приходилось «с нуля» – в отличие от сходных с ним по поздней литературной судьбе Арсения Тарковского, весьма известного переводчика, или Елены Благининой, также очень известной детской писательницы. «Мы вашего мальчика не будем печатать», – сказал одному из шаламовских ходатаев известный и вельможный поэт (хотя и тоже прошедший через аресты и лагеря). А ведь приходилось еще и зарабатывать себе на хлеб литературной поденщиной – рецензированием «самотека» (так на писательском жаргоне именовался поток рукописей, присылаемых в редакции с улицы, без каких-либо внутренних рекомендаций). В этом качестве, кстати, он одно время сотрудничал в «Новом мире», где ему давали читать рукописи на лагерную тему – как специалисту. Но ни единой его строчки, ни стихотворной, ни прозаической, там напечатано не было, даже несмотря на ходатайство такого крупного для Твардовского авторитета, как Солженицын. В общем, дальше людской не пускали.

Надо сказать еще об одном обстоятельстве, препятствовавшем вхождению Варлама Тихоновича в литературную жизнь. Он был очень некорпоративный человек, не желавший сливаться ни с какой группой, даже издали и симпатичной ему. Он не хотел стоять ни с кем в одном ряду. Это касалось не только, скажем, Союза писателей, в который он поначалу вступать не собирался по идеологическим соображениям, но и лево-радикальных кругов, как сейчас бы сказали, диссидентских, к которым он также относился настороженно. Ни в каких акциях политического характера он не участвовал; мне вспоминается лишь одно исключение из этого – его письмо по поводу процесса Синявского и Даниэля. Он совсем не стремился к публикации своих вещей за рубежом, причем не только из осторожности, естественной в его положении. Он хотел, чтобы именно на родине, где жизнью его распорядились столь бесчеловечно, ему не просто разрешили дотянуть и додышать, но чтобы общество признало свою страшную вину перед ним и вернуло ему естественное право поэта – говорить на своем языке правду своему народу.

Борьбой за это он и был занят оставшиеся годы. Когда ему удавалось напечатать разрешенное – часто ценой огромных жертв, он думал, что перехитрил их и одержал маленькую победу. Если это так (а у меня есть основания полагать, что это так), я думаю, он заблуждался. В этой его жизни победили они. А прорыв плотины молчания должен был состояться уже где-то за пределами его земного существования.

Опубликовано в Шаламовском сборнике №1 (1994), сетевая версия на сайте Данте XX века

http://www.booksite.ru/fulltext/1sh/ala/mov/29.htm

Сергей Юрьевич Неклюдов (род. 1941), филолог, востоковед, директор Учебно-научного центра типологии и семиотики фольклора РГГУ, сын Ольги Неклюдовой, второй жены Шаламова

«Шаламова я встречала уже на свободе. В лагере мы с мужчинами не общались. Потом, уже когда нас выводил из лагеря охранник, там работали у нас уборщицы по всем учреждениям по городу, а потом приходили в одно место, тогда мы могли с мужчинами встречаться, видеться, разговаривать. Шаламов был очень замкнутый, очень одинокий, очень резкий в разговорах, знаете так, рубил топором».

«У нас на Колыме...», интервью, 2001, опубликовано на сайте Сахаровского центра

http://www.sakharov-center.ru/museum/library/ unpublishtexts/?t=okrugina

Марина Никаноровна Округина (род. 1910), лагерница-колымчанка

«За нами придут корабли»

...Как мне приступить к рассказу о Шаламове, чтобы не было стыдно перед его памятью? Варлам ведь был совсем не обычным человеком. Далеко не каждый мог приблизиться к нему, тем более – стать его другом и знать о нем от него самого. Я даже не знаю никого, кто бы имел право писать о Шаламове. По причине сложности его натуры, взыскательности к людям, к их поступкам, строгости и бескомпромиссности его взглядов, высоты и недоступности этого исключительного интеллекта.

В моей памяти это всегда одинокий, обособленно стоящий в массе людей человек, очень высокий, худой, во всегда коротком для него, наглухо завязанном на спине белом халате, в белой фельдшерской шапочке, сосредоточенно ввинчивающий скрученную цигарку в мундштук. Очень суровый. Нельзя представить себе Варлама смеющимся...

Я увидела его впервые в 1948 году, когда конвой привез меня с сепсисом из лагеря Эльген в больницу ГУЛАГа «Левый берег». Со всех лагерей на Колыме этапы больных заключенных поступали сюда через санпропускник, через дежурных врачей и фельдшера з/к Шаламова. Остался он в моей памяти с того самого момента, как я оказалась в санпропускнике. Я была з/к следующего, послевоенного «набора», науку проходила всего четыре года, а Варлам отсиживал уже второе десятилетие.

Больница «Левый берег» была оазисом в этой пустыне. Для очень многих она была спасением, и каждый мечтал любым способом попасть в нее со страшных приисков Колымы. На то время волею гулаговских вершителей судеб в больнице собрались более-менее достойные собеседники Шаламова – Демидов, Добровольский, Португалов, Лоскутов, Кундуш, Махнач. Двое из них, Добровольский и Лоскутов, имели уже по три срока. Из всех Шаламов особо выделял моего будущего мужа Добровольского.1

О том, что Аркадий Захарович был личностью исключительно интересной и одаренной, говорит сам факт внимания к нему Шаламова. На Левый берег он попал после третьего в его жизни суда, со вторым восьмилетним лагерным сроком. А между этими делами было еще и «дело Грязных» – в лагере на прииске Утином распространялась рукопись «Сталинский социализм в свете истинного ленинизма», автором которой был Грязных, а Аркадий Захарович – его близкий друг и единомышленник. На следствии Грязных решил «отшить» Добровольского, а сам получил «вышку», которую потом заменили десятью годами. В 60-е годы Грязных был у нас в Киеве, уже старым и больным человеком. Борис Грязных...

Но рука доблестных чекистов вскоре еще раз достала Добровольского. Это было в лагере «23-й километр» (от Магадана) в 1944 году. В этом лагере оперуполномоченный НКВД Симановский (я его застала в 1 94 5 году и хорошо помню) хлеб свой не ел даром. У него была хорошо налаженная сеть стукачей, и он раскрыл «контрреволюционную группу» из троих: Добровольского, ленинградской журналистки Владимировой и поэта Ладейщикова. Именно стараниями опера Симановского получил свой третий срок и доктор Ф. Е. Лоскутов.