Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

А.П.: В постсоветские времена Александр Солженицын контактировал с властью. Можете ли вы представить себе в этой роли Шаламова?

И.С.: Нельзя себе представить его в этой роли. Он считал, что не надо обращаться к людям с позиции пророка. Он говорил: поза пророка никому не по плечу…

А.П.: У Александра Галича есть песня, посвященная Шаламову – «Все не вовремя». Сохранились рассказы Галича об их встрече. А как Шаламов относился к Галичу?

И.С.: Вы знаете, я не сказала бы, что он относился к Галичу как-то… Возможно, относился с симпатией… Но он никогда о нем не говорил. Видимо, это было… ну, одно из таких светских знакомств. Может быть, они встречались у Надежды Яковлевны (Н.Я. Мандельштам – АП). Ведь у нее на кухне собирался весь диссидентский свет… К ней приезжали зарубежные корреспонденты, и это была такая маленькая форточка в свободный мир. Вот там он мог встречаться с Галичем. Или где-то в редакции, случайно… Но Шаламов о Галиче никогда не упоминал.

А.П.: Я позволю себе еще раз процитировать Сергея Неклюдова. Шаламов, пишет он, «был очень некорпоративный человек, не желавший сливаться ни с какой группой, даже издали и симпатичной ему». Как вы полагаете – действительно ли Варлам Шаламов был в литературе принципиальным одиночкой?

И.С.: Да – по складу характера. Он был, знаете, не очень общительный. Правда, он хорошо относился, например, к компании «Юности». К Полевому, в частности. (Борис Полевой – писатель и журналист, на протяжении многих лет – главный редактор журнала «Юность» – АП). Уже в интернате для престарелых он диктовал мне воспоминания о Полевом. Где говорил, что Полевой был хорошим человеком и хорошим редактором.

А.П.: Разрешите мне задать вам еще один вопрос, связанный с взаимоотношениями Шаламова и Солженицына. Вот два высказывания. Первое принадлежит вам: «А.И. Солженицын, безусловно, великий стратег и тактик, а Шаламов – всего лишь великий писатель». Второе – Варламу Тихоновичу Шаламову: «Почему я не считаю возможным личное мое сотрудничество с Солженицыным? Прежде всего, потому, что я надеюсь сказать свое личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын». И то, и другое сказано давно. Как бы вы прокомментировали эти слова сегодня?

И.С.: Ну, он действительно делец был. Он так использовал Твардовского… Людей использовал безжалостно и благодарности потом, по-моему, не испытывал. Ведь Твардовский отдал просто кусок своей жизни продвижению Солженицына. А он просто использовал Твардовского. И когда он – благодаря публикациям в «Новом мире» – получил мировую известность и Нобелевскую премию, он уже от Твардовского открещивался. Никогда не говорил о том, что Твардовский пробил эту публикацию благодаря своему влиянию… Благодаря Хрущеву, которого настроил таким образом Твардовский.

[…] А вот Шаламова не напечатали. Потому что он никакими блестками зло не прикрывал. И лагерь он считал абсолютным злом. Считал, что там не надо быть никому. Что он не делает человека лучше. Слабых – просто ломает. А остальных – просто лишает всяких иллюзий. Ведь все мы видим в перспективе какие-то надежды. А он считал, что лагерь убивает все. Все доброе в человеке. Он говорил, что не видел людей, которые бы в лагере выстояли. Кроме Демидова… Варлам говорил, что это был единственный человек, который выстоял – и то благодаря тому, что он попал на работу в больницу. Как и сам Шаламов…»

Из интервью Ирины Сиротинской, 2010, корреспонденту радиостанции Голос Америки Алексею Пименову, текст на сайте радиостанции http://www.voanews.com/russian/news/russia/Shalamov-annivers-2010-06-18-96642359.html

_________

« – Я посвятила Шаламову жизнь. Бросила любимую работу в Российском государственном архиве литературы и искусства и стала заниматься наследием Варлама Тихоновича.[...]

– Вас считают музой Шаламова.

– Он мне много посвятил. И прозы и поэзии. Его взгляд всегда пронзал, как рентген, человека насквозь. Но я этот рентген с честью вынесла. Когда я первый раз пришла к Варламу Тихоновичу, я хотела у него узнать – как жить. Этот вопрос, кстати, его не удивил. Может, я была не первой, кто его задавал. Он ответил, что, как сказано в десяти заповедях, так и жить. Ничего нового нет и не надо. Я была разочарована. И тогда он добавил одиннадцатую заповедь – не учи. Не учи жить другого. У каждого своя правда. И твоя правда может быть для него непригодна, именно потому, что она твоя, а не его. Я была еще молода и, конечно, глупа... У меня было трое детей, любимый муж. Это всегда раздражало Варлама. Он считал, что я трачу свою одаренную натуру (как он говорил) на семью. Не уставал проповедовать фалангу Фурье, где стариков и детей всецело опекает государство. «Ни у одного поколения нет долга перед другим! – яростно размахивая руками, утверждал он. – Родился ребенок – в детский дом его!» Когда я уезжала в Крым, он говорил: «Я умру, не проживу месяц без тебя». Мне это тогда казалось странным. Конечно, он больше нуждался во мне. Я приходила к нему, мыла пол, приносила продовольствие. Это само собой как-то вышло. Начиналось наше свидание всегда с того, что я мыла пол. Когда надо – окна. В общем – все. Он научил меня даже двигать мебель. Я шкафы двигала... Варлам часто говорил, что любит меня. И в письмах он постоянно упоминает, что я нужнее всех на свете и так далее. Мне хвалы возносил непомерные, и получилось так, что на пьедестале в результате оказался не он, а я. Но ко всему привыкаешь – я на пьедестале расположилась вполне комфортно... (Смеется.) Так продолжалось десять лет.

– При этом у Вас была семья.

– Да... Трое детей! Я, кстати, часто с ними ходила к нему. Они садились в уголочке, Варлам Тихонович давал им карандаши и бумагу, дети рисовали, а мы общались в это время. Меня привязывало к нему глубочайшее сострадание. Глубочайшее… Как его увидела, у меня возникла боль в сердце. Такой талантливый, такой огромный человек жизнью заплатил за свои убеждения. А у него ко мне были, конечно, другие чувства...

– Получается, Вы были частью несчастья его жизни. Шаламов Вас любил, а Вы не ответили взаимностью...

– Он только восхвалял меня всегда. Я же с ним очень мягко обращалась, с такой нежностью. Варлам говорил, что я подарила ему десять лет жизни. И самые счастливые годы (это и в письмах есть) ему подарила я, так он считал. В общем – это дорогого стоит. Потом мне стала просто непосильна эта ноша. Я становилась старше, появились другие проблемы – дом, детям надо было уделять больше внимания… Видите ли, муж меня тоже очень любил, вот в чем дело. И между двумя людьми существовать очень трудно. Муж за несколько дней до смерти обнял меня и сказал: «Я тебя люблю еще больше, чем в молодости». Оба они любили меня, и я каждого любила по-своему. Вот сейчас мне кажется, что я мужа больше любила, а тогда казалось, что Варлама Тихоновича... Жизнь на две семьи неизбежно создает тяжелую раздвоенность. Очень тяжелую! Я должна сказать, что оставила Варлама Тихоновича, потому что больше просто не могла выносить этого. Я по природе своей моногамна. С юности думала: «Вот придет любимый, единственный…» Смешивала в своих мечтах Болконского, Фанфана-Тюльпана, еще кого-то. В результате любимый и единственный сложился из двоих. От Шаламова – высота души, интеллект, любовь к литературе. А муж – технарь, футбол смотрел, любил путешествия. Варлам передал мне весь архив свой. Весь, до последнего. Он перед уходом в дом инвалидов сделал мне… предложение. Я говорю: «Это невозможно. Я люблю детей, а дети любят отца». Варлам не смог бы дать детям то, что им давал отец. Мальчишкам нужны велосипеды, коньки, горные лыжи… Я сказала Варламу «нет». Не вышла я за него замуж. Тарковский писал, что Данте не видел ада, только воссоздал его в своем воображении, а Шаламов видел ад. Когда я была в Италии, итальянцы падали передо мной на колени и кричали «Беатриче! Беатриче!». И рыдали... А я не рыдала».