Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

По поручению В.Т. я ходила к родственникам А.И. в Чапаевский переулок – я жила рядом, на Новопесчаной – за рукописью романа «В круге первом». В.Т., как я помню, одобрил роман: «Это разрез общества по вертикали, от Сталина до дворника».

Но была какая-то обязательность в этой положительной оценке. Словно В.Т. считал нравственным долгом поддержать каждое гневное слово против сталинизма.

Я помню его слова, сказанные с какой-то интонацией усталости, как будто еще раз повторенные: «Форма романа архаична, а рассуждения персонажей не новы». Этот философский ликбез, настойчиво внедряемый в ткань художественного произведения, и огорчал, и раздражал В.Т., как и вся «пророческая деятельность» (так он называл) Солженицына, претензионная, нравственно неприемлемая для писателя, по мнению В.Т.

Не сбылись надежды и на дружескую помощь А.И.: Солженицын не показал рассказов Шаламова Твардовскому. Может быть, это был естественный для стратега и тактика ход: уж очень тяжкий груз надо было подымать – «Колымские рассказы». «Боливару не снести двоих!» Да и много бледнеет «Иван Денисович» рядом с «Колымскими рассказами».

А.И. оттягивал знакомство В.Т. с Л.Копелевым. Ему самому Копелев помог найти пути в «Новый мир», в конечном счете – на Запад. И делиться удачей вряд ли хотелось. На Западе важно было оказаться первым и как бы единственным. И А.И. всячески уговаривает В.Т. не посылать на Запад свои рассказы.

В 70-х годах Шаламов редко и раздражённо говорил о Солженицыне, тем более, что до него дошли осуждающие слова бывшего друга, «брата» (как говорил Солженицын), с такой легкостью и жестокостью оброненные из благополучного Вермонта («Варлам Шаламов умер») о нём, ещё живом, бесправном, но недобитом калеке.

Сейчас распускаются слухи, что Солженицын помогал Шаламову. Нет, никогда, нигде и ничем не помог А.И. Шаламову, да и Шаламов не принял бы такой помощи.

Пусть Бог простит Александра Исаевича!

Опубликовано в Шаламовском сборнике №2, 1997, электронная версия на сайте Данте XX века

http://www.booksite.ru/varlam/shalamovend_06.htm

_________

« – Вы не жалеете сейчас, что расстались с ним?

– Мы поздно встретились, к сожалению… Посвятить ему жизнь я не могла, у меня дети. Да и кто знает, что было бы. «Подарком судьбы» быть очень трудно. Я была десять лет – и устала. Мы отметили десятилетие знакомства в 76-м, потом были и звонки, и письма, но… Он хранил действительно каждую мелочь, к которой я прикасалась. Он мне передал потом конвертик, где было написано «вскрыть после моей смерти». Я вскрыла. А там – «спасибо тебе за эти годы, лучшие годы моей жизни». А потом, уже через три года, ему не друг стал нужен, не женщина, а постоянная сиделка.

– Вы бывали у него в доме престарелых в Тушине? Есть воспоминания некоей Елены Захаровой, которая там при нем была.

– Захарову я знаю. Она, так сказать, из прогрессивного человечества. Когда добрые дела делаешь, надо делать осторожно, негромко. А они там развели… Она притащила врачей к нему. Ну что могли сказать врачи? Жил он тихонько – и пусть бы жил там, в Тушине. Была там еще такая Анис – кагэбэшница. Варлам всегда говорил: они хотят меня спихнуть в яму, а потом будут писать петиции в ООН. Они принялись писать в западную прессу с фотографиями пострашнее: «вот где держат Шаламова». А он был доволен: у него отдельная маленькая комнатка. Кормили там хорошо. Я ходила к нему тихо, приносила ему что-нибудь, он любил яблоки. Записи делала тоже тихо, он мне диктовал, я записывала. Эта бедная наседка, стукачка, бегала слушала. А Захарова… Ну надо соображение иметь, что нельзя поднимать шум, тем более в те времена. Врачи спросили у него, какой сегодня день. Здоровый-то не всегда вспомнит: если не работаешь, не следишь за этим. Он молчит. «Который час?» А у него часов нет. Он всегда боялся, что это у него спросят. И все время мне: «День, какой день? Который час?» Я ему говорю… Но это ненадолго, потом у него в памяти опять все сбивается. К тому же он слепой и глухой. Я к нему наклонялась и говорила прямо в ухо. Говорила: премию «Свобода» тебе дали! Он говорит: где? Я говорю: во Франции. Он говорит: но премия – это деньги. Были бы деньги, сиделку можно было бы нанять. А ведь зарубежные издатели никаких гонораров не переводили. Пастернаку они чемоданами возили, а он же больной, он бы не попал в этот интернат, если бы переводили гонорар.[...]

– Некоторые сейчас – да и раньше – считают Шаламова ярым антисоветчиком. Вы согласны с этим?

– Какой он ярый. Солженицын не может его простить до сих пор, что он ему не дал «Колымских рассказов». Солженицын хотел их включить в «Архипелаг ГУЛАГ». Шаламов отказался. Великий писатель кровью, жизнью заплатил за то, чтобы это написать, – и вдруг отдать. У них были очень плохие отношения. В РГАЛИ у нас есть сборник «Встречи с прошлым», где печатаются неопубликованные вещи писателей. Солженицын очень любил этот сборник, а тут я дала туда кусок из Варлама. И Солженицын, который отдал нам свой архив на сохранение, и мы его сохранили, отказался писать предисловие».

Из интервью Ирины Сиротинской газете «Московский комсомолец», июнь 2007 г. Сетевая версия на сайте газеты

http://1001.ru/arc/mk/issue401/

__________

«[...] Алексей Пименов: Вот фрагмент из воспоминаний Сергея Неклюдова о В.Т. Шаламове: «Он одно время сотрудничал в «Новом мире», где ему давали читать рукописи на лагерную тему – как специалисту. Но ни единой его строчки, ни стихотворной, ни прозаической, там напечатано не было, даже не смотря на ходатайство такого крупного для Твардовского авторитета, как Солженицын. В общем, дальше людской не пускали». Чем это объяснить?

Ирина Сиротинская: Ну, во-первых, Солженицын никогда не отзывался о рассказах Шаламова… Да и не ему быть рецензентом Шаламова. Ведь Шаламов отказался от сотрудничества – от совместного писания «Архипелага Гулаг» – именно потому, что Солженицын не был в таком лагере – в колымском. Он был в Казахстане – и был бригадиром к тому же. На что сам Варлам Тихонович решительно не соглашался. Он сказал: «Бригадиром я не буду. Лучше умру». Потому что быть палкой в руках государства и выколачивать из доходяг какие-то нормы – это он считал для себя абсолютно неприемлемым.

А.П.: Почему же Шаламов не стал новомировским писателем?

И.С.: У «Нового мира» был один шанс – и он его использовал. Все-таки и Твардовскому, и «верхним мужикам» был, видимо, ближе образ крестьянина, который работает на совесть даже в лагере. Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и так далее…

А.П.: И поэтому не печатали Шаламова?

И.С.: Не печатали… Хотя рассказы лежали в отделах. А Твардовскому их не показывали. Видимо, считали их «непроходимыми». Все-таки у Шаламова – совершенно бескомпромиссная проза. А у Солженицына – нет. Там есть свет. Там и колбаской угощают, там работают на совесть… У Солженицына – есть проблески: вот они в шарашке беседуют… Умные люди. Можно мемуары писать в тюрьме – как в царские времена. Можно заниматься любимым трудом. Беседовать с друзьями. А у него просветов нет – кроме, конечно, хороших людей, которые были и там.