Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Из интервью Тарковской «Осколки зеркала», «Литературная газета», 1994 г. №12 (23 марта), сетевая версия в блоге «Варлам Шаламов и концентрационный мир»

http://ru-prichal-ada.livejournal.com/86856.html

Шаламов как подрывной публицист

«...в 1966 году его [Шаламова – прим. составителя] анонимные комментарии к процессу Синявского и Даниэля «Письмо старому другу» (Шаламов 1986) вошли – очевидно, с авторского согласия – в самиздатовский сборник «Белая книга», составленный Александром Гинзбургом. Встретив в тот год Шаламова в библиотеке, Гинзбург рассказал ему о предполагаемом содержании номера. Шаламов поинтересовался: «И сколько, вы думаете, вам за это дадут?» В большинстве стран этот вопрос относился бы к размеру гонорара, однако в СССР он подразумевал срок тюремного заключения. По прикидкам Гинзбурга выходило лет семь, а Шаламов ответил, что в его время получил бы все двадцать пять. «В итоге оказалось пять лет – не угадали оба», – вспоминает Гинзбург (1986)*

* Гинзбург Александр, «Двадцать лет тому назад» // Русская мысль, 1986, №3608 (14 февраля)

Из статьи Леоны Токер «Самиздат и проблема авторского контроля в судьбе Варлама Шаламова», опубликованной в Duke University Press, Poetics Today, 2008. Перевод и сетевая версия на сайте Варлам Шаламов http://shalamov.ru/research/132/

Колыма после Шаламова

«О Шаламове я впервые услышал от Павла Елагина, поэта по призванию, медстатистика Нексиканской больницы.[...]

Как-то, наслушавшись его рассказов о человеческих судьбах, я спросил его: «Почему вы не опишите всё то, о чём рассказали мне?». «Зачем, ответил он мне, всё равно никто никогда не опубликует такие воспоминания». В те годы это было резонно. «Неужели никто и никогда не узнает о том, что на самом деле довелось пережить миллионам людей на Колыме?». «Читал я в лагере рассказ о этой правде. Сидел я в Сусумане с одним вечным каторжником, Варлаамом Шаламовым, который чуть ли не с двадцатых годов скитался по тюрьмам и лагерям – он писал о пережитом. Помяните моё слово, вы когда-нибудь услышите его фамилию». Услышал я её вскоре, во время поездки в Адыгалах, на дорожную командировку, где в фельдшерском пункте работал Шаламов.

Его я там не застал, к тому времени он уехал на материк. Я побывал в домике, где он организовал фельдшерский пункт – он блистал чистотой, и в нём всё сохранилось в том виде, какой был при Шаламове. Спустя годы я прочитал «Колымские рассказы» и вспомнил слова Павла Елагина. Один из рассказов называется «Афинские ночи». В нём речь идёт о докторе Докторе, начальнике лагерной санчасти. Он причастен к многим чёрным делам, которые творились на Колыме. После его увольнения из лагеря он стал начальником курорта Талая в то время, когда там работал мой отец. Я говорил о том, что он писал на отца доносы в МГБ, надеясь отправить в лагерь отца и мать, и преуспел бы в этом, если бы не смерть Сталина. Исключённый из партии Доктор уехал в Москву и несколько лет работал в больнице Боткина, откуда перешёл в 47 больницу незадолго до моего поступления в ординатуру; когда я услышал его фамилию и захотел посмотреть на этого мерзавца в Боткинской больнице, его уже не было. Как-то я разговаривал с приятелем, нейрохирургом, знавшим Доктора. «Милейший человек, – ответил мне мой приятель, – обязательный, позволяет себе слегка фрондировать, беспартийный». «Будешь беспартийным, если тебя исключат из партии. Что же до того, что он милейший человек, то почитай Шаламова». Я рассказал ему о роли Доктора в судьбе моего отца. Приятель только развёл руками.[...]»

«Начальником курорта был подполковник Доктор, крупная сволочь, сделавший себе карьеру в НКВД и ГУЛАГе. Его превосходно описал Варлаам Шаламов в «Колымских рассказах» в новелле «Афинские ночи». Из лагерной системы его, как еврея, убрали и друзья пристроили его на тёплое место. Он быстро смекнул, что можно воспользоваться плодами отцовского труда и выдать их за свои. Вызвав отца, он приказал ему на отчёте, который ежегодно посылался в Магадан, проставить его фамилию. Отец отказался.

Тогда Доктор поставил на отчёте гриф «секретно» и таким образом лишил отца доступа к его же работе. Затем он решил избавиться от него самым простым и доступным ему способом – посадить его. Спустя несколько лет я узнал, что шаги в этом направлении он предпринял. Спасла отца смерть Сталина – в разгар «дела врачей» вступаться за отца никто бы не стал. После смерти Сталина спасать нужно было Доктора, его выгнали из органов и исключили из партии. По странному стечению обстоятельств, одним из мотивов его исключения из партии была попытка расправиться с отцом. Мне об этом рассказал Николай Яковлевич Новокрещенов, бывший членом бюро обкома партии, знавший моего отца и меня. Мы ехали с ним и будущим заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС Севруком на прииск «Мальдяк», и он подробно рассказал мне о всех перипетиях этого дела. Это был тот нечастый случай, когда справедливость восторжествовала и зло было наказано. Доктор уехал в Москву, несколько лет работал в Боткинской больнице, где все его считали очень милым человеком. Перед моим приходом в Боткинскую больницу он перешёл в 47 больницу. Через несколько лет он умер. На его совести тысячи человеческих жизней».

«Врачом-терапевтом работал Владимир Онуфриевич Мохнач. Несмотря на более чем шестидесятилетний возраст и пятнадцатилетнее заключение, он был строен, подтянут, аккуратен. Я любил бывать у него и часами мог слушать его рассказы. В 1937 году он, биолог по образованию, был директором одного из институтов Академии Наук во Владивостоке. В числе многих он был арестован.[...]

Мохнач был настоящим учёным. Работая врачом в лагерной больнице, он постоянно сталкивался с больными алиментарной дистрофией и пеллагрой, сопровождающихся профузными поносами. однажды он опрокинул на свой хлебный паёк пузырёк с йодом. Пришедший на приём к нему больной дистрофией заключённый схватил этот кусок хлеба и съел. Совершенно неожиданно в его состоянии наступило резкое улучшение. Владимир Онуфриевич понял, что дело заключается в расщеплённом йодом крахмале. Он начал поить больных крахмальным клейстером, добавляя в него йод. Результаты были поразительными. Много лет спустя, будучи уже свободным человеком, он запатентовал своё открытие.

Вернувшись в Ленинград он стал заведовать лабораторией, получил звание профессора. Несколько раз о нём писали центральные газеты».

«Сергей Михайлович [...] работал на общих работах в забоях, заболел силикозом, тяжёлой формой бронхиальной астмы. Его приметил Яков Соломонович [Меерзон], забрал в санчасть лагеря и начал учить. Вскоре Лунин был переведен в больницу левого берега. После освобождения и реабилитации он уехал в Москву, экстерном сдал государственные экзамены в институте и был принят на работу в больницу им. Боткина. Я познакомился с ним, когда учился в клинической ординатуре.[...]