Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

После смерти Найджела Рудольф почти сразу попросил Мод переехать к нему. Когда она объяснила, что не хочет покидать дом на Виктория-Роуд, который хранит столько воспоминаний, он ответил: «Тогда я тоже остаюсь». – «Так он и поступил, – говорит Мод. – Больше он не вернулся жить на Файф-Роуд». У них был необычный союз. Клер поселилась наверху, чтобы готовить и вести дом, южноафриканская подруга Мод по прозвищу Крошка занималась покупками [166], а Луиджи спал в комнатке рядом с комнатой Рудольфа на первом этаже. Комната Рудольфа с разбросанными по вытертому ковру одеждой, книгами, видеокассетами и кассетами выглядела как комната школьника. Единственным признаком звездного статуса обитателя были старинная икона на одной стене и портрет Екатерины II над камином. Но теперь Рудольф сделал там свою лондонскую базу; там постоянно стоял его массажный стол; маленькая современная клавиатура пианино с трудом умещалась на заваленном столе; его одежда, все необходимое для тренировок и костюмы с трудом уместились в узкий гардероб и комод. Почти все то лето он провел на Виктория-Роуд. Каждый вечер он выступал в «Колизее» и брал с собой Мод.

«Он тихо усаживал меня в ложе с Шандором Горлински, чтобы я была не одна. Помню, однажды я пошла за кулисы, потому что потом мы собирались поехать ужинать, и ко мне подошел один из танцовщиков постарше и обнял меня. Конечно, я расплакалась, а Рудольф просто взял меня за руку и утащил в свою гримерку, где я сидела, пока он снимал макияж, – он меня просто спас. А как только закончился сезон, он взял меня с собой в Нью-Йорк – на «Конкорде», на котором я раньше никогда не летала… Он действительно был со мной в самый ужасный год моей жизни».

До тех пор Мод всегда держалась немного на заднем плане. Это Найджел разговаривал с Рудольфом по телефону и писал ему письма; Мод лишь иногда приписывала несколько строк внизу. Однако после его смерти осталась только Мод, которая стала означать для Рудольфа «дом». Их отношения стали более нежными, чем с кем бы то ни было другим. «Не могу передать, сколько любви он мне дарит, – писала она Грегори Кингу. – И как он добр ко мне, как мягок – очень немногие знают о такой стороне его натуры».

Однако со святым всегда соединялся грешник. В сентябре Франко Дзеффирелли пригласил танцовщика в Позитано, где он должен был получить награду от городка. Режиссер все лето провел, занимая друзей в своем идиллическом доме на Средиземном море (на той неделе в число гостей входили кинозвезда Грегори Пек, голливудский продюсер Дайсон Ловелл и драматург Кристофер Хэмптон). Стоящая на скале над заливом, «Вилла Тревиль» состоит из трех отдельных домов, в одном из которых останавливались Дягилев с Нижинским. По слухам, русский владелец приказал снести внутренние стены и поправить пол, чтобы танцовщик мог репетировать. Рудольф с раздражением понял, что в «Красном доме» поселили не его, а Пека с женой, и все же казалось, что он в хорошем настроении. Хэмптон вспоминает его озорную выходку на церемонии вручения, когда, во время бесконечной речи мэра на итальянском он играл с рулеткой, которая висела у него на поясе, «растягивая ее и демонстрируя огромный размер своего члена». После торжественного ужина, когда они вернулись на виллу на моторной лодке Дзеффирелли, Рудольф остался позади, на скалах, «как мы все решили, чтобы заняться любовью». На следующий вечер хозяин повез всех в ресторан в городке, где намеренно отсадил Рудольфа от французского юноши, которого он домогался, любовника одного из друзей Дзеффирелли. Затем все на лодке вернулись обратно, и Рудольф, ожидавший «больше того же самого», прятался позади. Когда через 45 минут пришел Луиджи (он не поплыл на лодке, а вернулся на виллу пешком, кружным путем), он застал Рудольфа в ярости. Не только сорвалось свидание, которое он задумал, но и ворота, ведущие к вилле, оказались запертыми. «Он был как ураган. Что бы ни стояло у него на пути – пиф-паф! – он начинал уничтожать».

В террасированном парке при «Вилле Тревиль» – настоящий райский сад с пиниями, кактусами и каскадами бугенвиллей и свинчатки – имелась крутая каменная лестница, которая вела на пляж. Симметрично через определенные интервалы стояли восьмифутовые пифосы, критские вазы в стиле Али-Бабы, в которых росли экзотические кустарники, и Рудольф начал крушить их, оставляя за собой мешанину земли, вырванных с корнем растений и терракотовых осколков. Набросившись на Дзеффирелли, который играл в пинг-понг и не собирался извиняться, Рудольф поднял тяжелый металлический стул и швырнул его, «едва не задев Франко». Затем он ворвался в главную гостиную, схватил карниз для штор и начал с его помощью бить коллекцию майолики, выставленную вдоль одной стены. Услышав шум, туда ворвался Кристофер Хэмптон, и Рудольф, остановившись на миг, произнес иронично, с вежливостью Дживза: «А, добрый вечер!» [167]

Больше не было сказано ни слова. Рудольф ушел в свою комнату и начал швырять разные предметы из окна. Тут пришел Дзеффирелли, взяв с собой в качестве подкрепления одного бывшего футболиста, и набросился на Рудольфа. Вмешался Луиджи; он попытался их растащить, но в драке поранился, и его белый костюм оказался весь в крови. «Руди, – сказал я, – пошли! Немедленно!» Схватив их вещи, Луиджи вышел в город, чтобы найти водителя, который привез их из Рима, а Рудольф, в узких шортах и сапогах на высоком каблуке, в одиночку спускался по горной дороге. «За мной, пони!» – обратился он к своей сумке на колесах, волоча ее за собой.

Дайсон Ловелл описал, как, когда он отпер калитку, чтобы впустить Рудольфа, танцовщик, желая продемонстрировать свое презрение к гостеприимству Дзеффирелли, сел испражняться на каменных ступенях. Однако Луиджи настаивает, что ничего подобного не было. «Все старались раздуть историю больше, больше, больше. Ладно вам – такое вовсе не в духе Нуреева». Но Хэмптон подтверждает, что это случилось – предположительно – до прихода Луиджи. «И я слышал, что говорил об этом Рудольф». Однако еще более шокирующим в этом бесславном эпизоде, по словам Хэмптона, было то, как танцовщик демонически проклял дом Дзеффирелли, уходя; он обернулся и демонстративно показал указательный палец и мизинец, сделав «рожки». «Вот что по-настоящему расстраивает Франко».

«Возможно, ни один человек, добившийся успеха, не был более примитивным или более утонченным, – написала Элизабет Кей. – Он был жестоким и нежным, одухотворенным и чувственным. В пределах нескольких минут он способен был напомнить Христа на кресте и Мефистофеля». И снова Рудольф с помощью танца исследовал подобные противоборствующие порывы в себе самом. По мере того как картина балета по мотивам шекспировской «Бури» обретала форму у него в голове, он решил: Ариэль и Калибан должны представлять противоборствующие стороны характера Просперо. Впервые пара должна была выходить из плаща волшебника, как будто они родились из его тела. Дух воздуха с белым лицом, похожим на Пьеро, Ариэль в исполнении Рудольфа кувыркается и танцует на проволоке над головой своего хозяина, в то время как Калибан с лицом, испачканным черным, выходит, подобно фекалиям, между ног Просперо. Не воспринимая попытки Просперо обучить его, он остается «дьяволом, прирожденным дьяволом… творением тьмы», в то время как Ариэля Рудольф видит воплощением «высшего духа» волшебника, его «лучшей части, которая его сдерживает». Когда Просперо собирается убить брата, Ариэль, появившийся вовремя, выхватывает посох из его рук, совсем как Итуриэль, архангел на приобретенной Рудольфом картине Фюссли, неожиданно нападает на сатану, не давая ему исполнить свои зловещие замыслы. «Буря», – как Рудольф сказал на интервью, – не то, что происходит извне, а скорее внутри. Просперо насылает Бурю. Он в гневе. Ему надо что-то преодолеть». Когда его попросили прояснить его концепцию, Рудольф явно анализирует собственное состояние рассудка: «Ну… по-моему, он зашел в темный лес. По-моему, его возраст… ему сорок с чем-то… Конец желаний, конец всему. Это неприятное время».