Уильям Грейвс - Американская интервенция в Сибири. 1918–1920 [Воспоминания командующего экспедиционным корпусом] [litres]

Как только Колчака выбили из Омска и он двинулся на восток, я почувствовал, что близится конец, поэтому отказался посылать ему винтовки. В донесениях, которые я получал до того, как он покинул Омск, говорилось, что он теряет власть и большая часть его войск перешла на сторону большевиков.

Тем не менее американский генеральный консул мистер Харрис продолжал упорствовать. Он телеграфировал, что отступление Колчака из Омска следует рассматривать не как проявление слабости, но скорее как проявление силы. Генерал Хакен, естественно, хотел, чтобы я продолжал отдавать ему винтовки, поскольку это позволило бы ему распорядиться ими в собственных интересах.

В отношении этих винтовок 29 октября я телеграфировал в Вашингтон: «По моему мнению, если мы добровольно или своим бездействием позволим американским винтовкам попасть в руки Семенова, Калмыкова или Розанова, то поможем оружием самым худшим преступникам, какие только есть в Сибири. Это будет означать, что мы пренебрегаем интересами народа, и, следовательно, вызовет возмущение большей части населения Сибири в отношении Соединенных Штатов. Кроме того, мы только поможем японцам отсрочить стабилизацию положения в Сибири, поскольку угнетение и эксплуатация девяноста процентов населения такими преступниками, как те, которых я назвал выше, не может продолжаться вечно, какую бы помощь им ни оказывали».

Японская штаб-квартира позже проинформировала меня, что винтовки, доставленные лейтенантом Райаном в Иркутск, были переданы Семенову, и в следующий раз оружием, которое я передал Колчаку, заинтересовались только через месяц после того, как я покинул Владивосток.

Ко мне пришел русский, который утверждал, что четыре вагона (он указал какие) были загружены американскими винтовками в тех самых ящиках, в которых они пришли. Он сказал, что вагоны стоят на запасных путях и их охраняют японские солдаты. Я спросил у русского подробности, но он, вместо ответа, схватил свою шапку и ушел, бросив: «Больше я ничего не могу вам сказать».

Я чувствовал, что русский говорит правду, однако не имел доказательств, чтобы предпринять какие-нибудь действия. Через несколько дней после того, как я получил информацию об этих винтовках, ко мне приехал начальник японского штаба. Я отвлек его разговорами и, когда он расслабился, рассказал ему насчет вагонов, груженных американскими винтовками, и заметил, что, поскольку они не были оплачены русскими, я требую считать эти винтовки американской собственностью. Посмотрев на его реакцию, я решил, что сообщение русского было правдой. Японец не стал отрицать, что винтовки у них, и сказал, что во всем разберется.

Вскоре после этого ко мне приехал еще один японский генерал. Я сказал ему, что не получил объяснений от начальника штаба и хочу забрать винтовки. К тому времени моя уверенность в правдивости рассказа русского усилилась вдвое.

Еще через неделю или десять дней я написал японскому командующему письмо, где выразил уверенность в том, что винтовки у японцев, и повторил свое намерение забрать их. Я заявил, что если не получу ответа в течение сорока восьми часов, то предприму шаги, которые сочту необходимыми, чтобы вернуть оружие. Я отослал это требование в японскую штаб-квартиру с посыльным и приказал ему получить на конверте отметку о вручении. Я ждал двенадцать часов, двадцать четыре часа и после тридцати шести часов ожидания получил из японской штаб-квартиры сообщение, в котором меня просили о встрече, назначенной всего за полчаса до указанного мною времени.

На следующий день в назначенное время ко мне в кабинет явился начальник японского штаба с саблей и в перчатках, что указывало на официальный характер его визита. Держа в руке мое письмо, он сказал: «Мы считаем это письмо крайне неприятным. Вы намекаете на то, что японцы украли американскую собственность».

Я попросил его сесть и потом напомнил ему о своих усилиях возвратить эту собственность, а также о том, что не получил от них никакого ответа. Я высказал предположение, что если бы они были на моем месте, то ситуация обернулась международным скандалом. Я сказал, что не хотел бы доставлять им неприятности, но не могу извиниться за свое письмо или отозвать его. Он ответил, что мы долго были добрыми друзьями и они очень сожалеют, что добрые воспоминания об этом будут омрачены моим письмом. Я ответил, что не считаю письмо предметом для гордости, но намерен получить винтовки. Он ответил, что я могу забрать винтовки в любое время, когда пришлю за ними. Я сказал, что мои солдаты будут у поезда в 3:30 после полудня и заберут винтовки. После этого я согласился отозвать свое письмо.

Я послал за винтовками и выяснил, что их пять тысяч девятьсот штук и они лежат в тех же ящиках, в которых прибыли из Америки. Это была часть тех винтовок, которые Соединенные Штаты прислали «для воюющих сил адмирала Колчака».

В тех случаях, когда генеральный консул Харрис позволял своей восторженности в отношении Омского правительства брать верх над здравым смыслом, это выражалось в его старании утаить от Соединенных Штатов определенную информацию. Приведу пример.

Во время нашего с мистером Моррисом пребывания в Омске один англичанин уведомил нас, что атаман семипалатинских казаков Анненков убил три тысячи евреев в Екатеринбурге. Анненков был известен как казак-убийца, на своей фуражке и гимнастерке он носил эмблему – череп и скрещенные кости. Доктор Розенблат, присланный евреями Нью-Йорка, чтобы сделать все возможное для помощи сибирским евреям, слышал об этом погроме. Он сообщил об этом через мою канцелярию, поскольку генеральный консул уже упрекал его за предыдущее сообщение. Очевидно, мистер Харрис сожалел, что я позволил доктору Розенблату сообщить об этом погроме, потому что он отправил доктору Розенблату следующую телеграмму: «Находясь в Екатеринбурге, вы сообщили, что казаки ранили или убили три тысячи евреев. Такие лживые и безответственные сообщения, как это, не могут помочь, а лишь озлобляют Омское правительство против евреев. Тем не менее я надеюсь, что в своих будущих телеграммах вы будете сообщать только реальные факты».

Генеральный консул Харрис придирался. Точное число убитых в Екатеринбурге не имело значения по сравнению с самим фактом погрома. О нем было широко известно, но мистер Харрис не хотел знать. В военном донесении, которое я получил об этом погроме, говорилось, что казаками Анненкова были убиты тридцать пять сотен человек. Далее там сообщалось: «Когда этот вопрос задали в омском штабе, они прямо не признались, но и отрицать не стали, намекнув на то, что в Екатеринбурге что-то произошло, и евреям стоило бы кое о чем подумать».