Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Незаконность ареста была должным образом доказана на суде, но худшее для ФБР было впереди. Несмотря на то что Коплон поймали с поличным, она решила бороться до конца. Она отказалась от услуг своего первого адвоката на том основании, что он занимал слишком примирительную позицию по отношению к обвинению: он, видимо, ставил целью не оправдание, что казалось абсолютно безнадежным, а лишь смягчение приговора. Коплон с этим была не согласна. Взяв в помощь второго адвоката, она перешла в контратаку и начала изводить свидетелей ФБР. Она так их прижала, что они признались не только в подслушивании ее телефона, но и в том, что подслушивали разговоры штаб-квартиры ООН. Судебный процесс начал наносить настолько серьезный ущерб ФБР в глазах общественного мнения, что Гувер тотчас решил снять обвинение с Коп-лон. Характерно, что он нашел козла отпущения за свое поражение. Харви Флемминга, главного свидетеля ФБР на суде, увалили, а Коплон выпустили на свободу. Это был триумф смелой женщины. С тех пор ее имя упоминалось в Министерстве юстиции неизменно с оскорбительными эпитетами.

Неудача ФБР в деле Коплон отнюдь не была исключением или даже чем-то необычным. Я ничего не могу сказать о заслугах ФБР в борьбе с преступностью в США. С этой стороной его деятельности я не имел ничего общего. Но я был тесно связан с его контрразведывательной работой, а в этой области ФБР прославилось больше неудачами, чем успехами. Гувер не сумел поймать Маклина и Берджесса; он не поймал Фукса, и, если бы англичане не схватили Фукса и не сумели хитро сыграть на его чувствах, он не поймал бы и остальных; он не поймал Лонсдейла; в течение многих лет он не мог поймать Абеля и взял его только благодаря тому, что Хаянен представил его на блюдечке; он не поймал даже меня. Если и была когда-либо дутая репутация, так это репутация Гувера.

Но Гувер — великий политикан. Его грубые методы и беспощадное самовластие не то оружие, которое требуется для кошмарного мира разведки. Он находит им другое применение. Они дали Гуверу возможность собрать и запротоколировать огромное количество сведений о личной жизни миллионов своих соотечественников. Это давно уже всем известно и приносит Говеру богатые дивиденды из кармана американского налогоплательщика. В нашем мире мало людей, не имеющих какой-то личной тайны, которую они предпочли бы не ворошить. Секретные досье показывают, например, что у многих американских конгрессменов такое прошлое, в котором лучше не копаться. Отсюда значение тех материалов, которые держит в руках Гувер. Сам факт наличия огромных архивов ФБР удерживает многих от нападок на тоталитарную империю Гувера.

Я говорю о периоде Маккарти. Можно было бы подумать, что Гувер возмутится нарушением своей монополии со стороны сенатора, который утверждал, что он единолично раскрыл глубокое проникновение коммунистов в государственный департамент и другие органы правительства США. Ничего подобного. Гувер знал, что стоит ему только раскрыть рот, и честолюбивые претензии Маккарти навсегда исчезнут. Но зачем ему это нужно? Подняв кампанию шпиономании в национальном масштабе, Маккарти создал условия, при которых ни один конгрессмен не смел возражать против увеличения ассигнований для ФБР. Но что Гувер в действительности думал о Маккарти, стало ясно при первой моей встрече с ним, когда я прямо спросил об этом. Гувер сказал: «Я часто встречаю Джо на скачках, но он еще ни разу не угадал, какая лошадь победит».

Мой первый дом в Вашингтоне был недалеко от Коннектикут-авеню, почти напротив дома Микки Лэдда, помощника директора ФБР, отвечающего за вопросы безопасности. Мне казалось полезным недолго пожить в преддверии логова льва, но только недолго. Домик был маленький, и я вскоре стал подумывать о переезде в более просторное помещение и на более безопасное расстояние от такого соседа. Наконец я устроился в полумиле от этого места на Небраска-авеню. Из сотрудников ФБР мне больше всего приходилось иметь дело с Лэддом, и я встречался с ним по нескольку раз в неделю как в его служебном кабинете, так и дома. В прошлом он был одним из головорезов Гувера в Чикаго, «парнем, который всегда шел первым», когда надо было стрелять. Он и сейчас походил на головореза. Невысокого роста, коренастый, он, видимо, был крепким как кремень, пока не отрастил брюшко, толстые щеки, второй подбородок и не приобрел такой цвет лица, который предвещает апоплексический удар. У него не было никаких интеллектуальных интересов. Излюбленным его развлечением было проигрывать похабные пластинки женщинам, которые впервые посещали его дом. У него были и другие «ребяческие» черты, включая бессознательную жестокость. По самой объективной оценке, это был страшный человек, но, тем не менее, он начинал мне нравиться.

Лэдд, не теряя времени, заявил мне, что не одобряет моих тесных связей с ЦРУ. Космополитический дух этого учреждения, видимо, вызывал у него искреннее отвращение. «Чему их там учат, в ЦРУ? — начал он однажды вечером, и сам ответил: — Как пользоваться ножом и вилкой и как жениться на богатых женщинах». Он также с большим подозрением относился к аристократическим традициям американского флота. Но, как я предвидел еще в Лондоне, мне удавалось с ним ладить при условии, что я не пытался казаться слишком умным и терпел его грубые насмешки в адрес моих «друзей» из ЦРУ. Впервые я убедился, насколько он может быть груб, к счастью, перед самым отъездом Питера Дуайера в Оттаву. Случилось так, что представитель МИ-5 в Вашингтоне Джеффри Патерсон и мы одновременно получили указание из Лондона выяснить один вопрос с ФБР. Патерсон попытался сделать это первым и потерпел неудачу: ему было сказано, что это дело не касается Лондона. Когда мы с Дуайером прибыли вскоре после этого и подняли тот же самый вопрос, Лэдд встретил нас злобным взглядом. «Значит, вот какую игру вы ведете, — сказал он, положив сигару и заливаясь краской. — Приходит Джеффри, и я даю ему от ворот поворот. И что же после этого? После этого приходите вы двое и снова пытаетесь…» Затем последовала десятиминутная ругань, перед которой все наши протесты были бессильны. Его ярость была искренней, хотя никак не соответствовала значению того вопроса, который мы пришли обсудить. Его взбесило лишь то, что мы, как он думал, пытались сманеврировать. В его задачу входило стравливать МИ-5 с СИС и использовать в своих интересах всякие разногласия между нами, а теперь получилось, что мы объединились против него. Впрочем, в тот же вечер он позвонил мне и пригласил к себе выпить виски. Мы просидели до глубокой ночи. О неприятной утренней встрече не было сказано ни слова.

К нам продолжали вяло поступать сообщения об утечке информации в посольстве. Помимо Дуайера, который вскоре уехал, лишь трое сотрудников английского посольства имели доступ к этим материалам: Патерсон, я и Бобби Маккензи — офицер службы безопасности посольства, мой старый коллега еще по сектору V. В ФБР ими занимались Лэдд, Лишмен, являвшийся в то время начальником антикоммунистического сектора, и Боб Лэмфер, симпатичный туповатый парень из Огайо, отвечавший за анализ материалов по этому делу с американской стороны. СИС еще была далека от того, чтобы установить источник утечки в английском посольстве, но в течение зимы 1949/50 года кольцо начало сужаться вокруг источника в Лос-Аламосе. Оставалось сделать выбор между двумя выдающимися учеными-атомщиками — доктором Пейерлсом и доктором Фуксом. Дуайер оказал СИС последнюю услугу: проведя блестящий анализ перемещений двух ученых, он решительно исключил из числа подозреваемых Пейерлса. После этого все безошибочно указывало на Фукса, который был английским гражданином немецкого происхождения.