Юрий Кобаладзе - Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Однако это заключение не слишком удручало меня. Основания для доказательства моей виновности могли быть достаточными для сотрудников разведки, но их было недостаточно для юриста. Юристу необходимы улики. Цепь косвенных улик, которые могли быть выдвинуты против меня, была длинной, но, рассматривая каждое отдельное звено этой цепи, я полагал, что их можно разбить все по очереди. А если все звенья разбиты, что остается от цепи? Поэтому, несмотря на внешне неблагоприятные признаки, я считал, что у меня неплохие шансы. Следующая задача заключалась в том, чтобы, играя в открытую, начать сеять семена сомнений так далеко и широко, как только возможно.

Последующие несколько дней дали мне для этого уйму возможностей. На работе у нас с Патерсоном только и было разговоров, что о Маклине. Иногда к нам присоединялся и Маккензи. Не думаю, что в то время Патерсон о чем-либо догадывался, но в Маккензи я был уверен меньше. Это был ленивый, но далеко не глупый человек, и временами мне казалось, что я ловлю в его взгляде подозрительность. Во время этих разговоров я старался сформулировать теорию на основе известных фактов и как можно крепче вбить ее в голову моих собеседников. В этом мне помогло неумное решение МИ-5, о котором я уже упоминал: не допускать Маклина к некоторым документам и установить за ним наблюдение. Взяв этот момент за отправной пункт, я создал версию, которую, по крайней мере, было невозможно опровергать. Она заключалась в следующем.

Показания Кривицкого свидетельствовали о том, что Маклин работал не меньше 16 лет. Следовательно, он был опытным и компетентным агентом. Такой человек всегда настороже, и, естественно, он должен был быстро заметить, что некоторые документы от него стали скрывать. Это его встревожило. Несомненно, он сразу же должен был проверить, не следят ли за ним, и, поскольку за ним действительно следили, быстро это обнаружил. Эти открытия насторожили Маклина и поставили его перед дилеммой: цель слежки заключалась в том, чтобы поймать его в момент встречи с советским связным, а без помощи советского друга его шансы на побег значительно уменьшались. Пока он размышлял, в дело вмешался сам Господь Бог: появился его старый друг Берджесс. (Я не собирался приводить доказательств того, что между Берджессом и Маклином существовала давнишняя связь, но тот факт, что они бежали вместе, придавал моему предположению достаточный вес.) Появление Берджесса, разумеется, решило проблему Маклина, поскольку все необходимые приготовления можно было сделать через Берджесса и его советского связного. Это подтверждалось тем, что именно Берджесс занимался такими деталями, как, например, наем автомобиля. Но почему бежал сам Берджесс? Патерсону и Маккензи было ясно, что Министерство иностранных дел больше не нуждалось в Берджессе и что его карьера шла к закату. Несомненно, его советские друзья решили, что ему лучше уйти со сцены, где его присутствие могло стать опасным для других.

Такова была моя версия, и я твердо придерживался ее. Ее преимущества заключались в том, что она основывалась на известных фактах и почти неопровержимых выводах из них. Единственными людьми, которые могли ее опровергнуть, были те двое исчезнувших и я сам. Я с удовольствием отметил также, что эта версия оказалась вполне приемлемой для ФБР. Она понравилась и Лэдцу, и Лэмферу, и сам Гувер в короткой беседе со мной ухватился за эту версию. В его глазах высшее достоинство ее заключалось в том, что всю вину можно было свалить на МИ-5. Не сомневаюсь, что он нажил на этом деле большой политический капитал как в Капитолии, так и в последующих сделках с МИ-5. Гувер одержал немного побед своими собственными силами, но был не из тех людей, которые смотрят в зубы дареному коню.

Позиция ЦРУ была более неопределенной. Поскольку это дело являлось прерогативой ФБР, я не мог обсуждать все его тонкости с ЦРУ, не подвергаясь риску вызвать гнев Гувера и Лэдда, которых я всеми силами старался не сердить. Исходя из этого, в своих беседах с сотрудниками ЦРУ я ограничивался общеизвестными деталями дела, которые с запозданием и в несколько искаженном виде появились в прессе. Я не боялся формалиста Даллеса; через несколько лет я был удивлен тем, что президент Кеннеди, принявший всерьез планы Даллеса по подготовке авантюры в заливе Свиней, совершил такую ошибку. Другое дело — Беделл-Смит. У него были холодные, рыбьи глаза и мозг как тончайший прибор. При нашей первой встрече я представил ему на рассмотрение и отзыв документ из более 20 параграфов об англо-американских военных планах. Он пробежал глазами страницы и, отбросив документ в сторону, стал детально обсуждать со мной излагавшиеся в нем вопросы, безошибочно ссылаясь по памяти на номера параграфов. Я успевал за ним лишь потому, что зазубривал все утро документ наизусть. Тревожное чувство подсказывало мне, что Беделл-Смит сумеет понять, что дважды два — четыре, а не пять…

Прошло еще несколько томительных дней. Когда новость появилась в широкой прессе со всеми присущими ей прикрасами, я начал чувствовать себя неловко в обществе. На одном из приемов у посла жена какого-то сотрудника посольства одарила меня презрительным ледяным взглядом. Но Лондон зловеще молчал. Пришла лишь одна телеграмма, в которой говорилось: «Насколько известно», я знал Берджесса лично, так что не могу ли я пролить свет на его поведение? Но я-то ждал телеграмму от самого шефа с грифом «срочно, расшифровать лично», предлагающую мне выехать в Лондон. Наконец вызов пришел, но в весьма любопытной, наводящей на размышление форме. В Вашингтон прилетел по текущим. делам один сотрудник разведки, специализировавшийся на фабрикации дезинформационных материалов. Он нанес мне визит вежливости, во время которого вручил письмо от Джека Истона. Письмо было написано рукой Истона. В нем сообщалось, что вскоре я получу телеграмму с вызовом в Лондон в связи с делом Берджесса — Маклина. Очень важно, чтобы я быстро откликнулся на вызов. Хотя смысл сообщения был достаточно ясен, форма его поставила меня в тупик. Почему Истон предупреждал меня о предстоящем вызове и почему он написал письмо лично, если приказ так или иначе придет по обычным телеграфным каналам? Вообще в Секретной службе часто возникают причины для необычных действий; возможно, была причина и в этом случае. Мне подумалось тогда, что, если бы я не отказался от идеи побега, письмо Истона явилось бы для меня сигналом поскорее начать сборы в дорогу.

Через несколько дней пришла телеграмма. Я взял билет на следующий день и приготовился навсегда распрощаться с Вашингтоном. Встретился с Энглтоном, чтобы провести с ним приятный часок в баре. Он, по-видимому, не понимал серьезности моего положения и попросил, когда я буду в Лондоне, заняться некоторыми вопросами, представляющими общий интерес. Я даже не стал запоминать их. Затем я нанес визит Даллесу, который попрощался со мной и пожелал удачи. Следующим в моем списке был Лэдд, с которым мы провели часть вечера. Он, видимо, был искренне озабочен положением, в какое я попал, и любезно посоветовал, как избежать неприятностей в Лондоне. Отчасти его озабоченность можно было объяснить сознанием личной замешанности в деле Берджесса, но в то же время сочувствие было искренним, за что я благодарен ему. Каким бы безжалостным ни был Лэдд, он все же был человеком.