Улукбек Чиналиев - От кетменя до мундира посла. Страницы жизни семьи, республики, страны

Росло также в саду не менее десяти сортов винограда, одна из многолетних лиан нависала над топчаном. Он манил нас под сень этой беседки, хотелось расположиться поудобнее в тени виноградных лоз и наслаждаться жужжанием летних пчел, пением птиц в саду. И был у нас особый позднеосенний сорт яблок, такие зеленые твердые яблоки, которые сносили на чердак, переслоив их опилками, и они медленно-медленно дозревали там, доходя до кондиции только зимой. Бабушка готовила замечательные вареники из вишни, картошки и капусты. Она была родом из Украины и навсегда сохранила память о ней и верность языку, он был нам привычен с детства.

Мама была строга с детьми, пошедшими в школу. Содержание четырех школьников требовало большой самоотдачи, их надо было одеть, обуть, накормить, оградить от дурного влияния улицы. Всем лучшим стремилась наделить детей, о себе родители заботу оставляли на потом, и даже когда было очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно – потом. В девять лет я тяжело заболел. Горячка. Время не имело ни начала, ни конца. Через это я прошел во время болезни тифом. Палата была инфекционной, но мама наотрез отказалась ее покидать. Когда самые тяжелые дни миновали, я стал замечать, что в то время как все другие странности постепенно исчезают, я открывал глаза среди ночи и у изголовья видел маму. Я просил пить, и заботливая рука, подававшая мне прохладительную влагу, была рука мамы. Напившись, я опрокидывался на подушку, и лицо, склонявшееся ко мне с надеждой и лаской, было лицо мамы. Я вновь учился ходить и только через два месяца с трудом добирался до школы.

В нашем городе была четыре общеобразовательные школы, одну из них все братья окончили в шестидесятые годы. 60 лет назад дети учились 10 лет, мне выпало 11. После 8 класса из школы уходили те, кто не имел желания учиться. Часть учащихся нашего класса предпочитали учиться в строительном профтехучилище или сразу шла на завод ремонтно-механический, учениками слесаря или токаря. Провинциальный городок со своим укладом находился в стороне от культурных и образовательных центров, жил своей размеренной неторопливой жизнью. Те, кто дождался повестки из военкомата, уходили служить с охотой. Без всяких душещипательных прощаний, без битья в грудь, без слез по поводу трех-четырех пропавших лет. От службы не уклонялись. Во-первых, налажен был строгий учет военнообязанных, во-вторых, это позволяло насытиться новыми впечатлениями, увидеть иные края. Призывников южных широт отправляли на север, и наоборот. На улицах, вне родительского контроля, насаждалась тюремная романтика. Это, как правило, озвучивалось репертуаром песен или рассказами бывалых. Случалось, юнцы становились наркоманами. Перспектива продолжить образование в вузе воспринималась окружающими сдержанно по многим причинам: низкий достаток в семьях, слабые знания, полученные в средней школе, высокая заработная плата квалифицированного рабочего превышала оклад инженера, врача или педагога.

Жизнь в условиях однообразия, отсутствие новизны угнетала. Наш юношеский возраст наступил в разгар холодной войны, о которой мы не подозревали, но ощущение ее проявлялось в пугающей перспективе ядерной войны. Что-то слышали о Карибском ракетном кризисе, но толком никто ничего объяснить не мог. Периодически проводились учения гражданской обороны, обучали пользоваться противогазом, выпускались различные пропагандистские листки о том, как уберечься от ядерного взрыва и его последствий. Осознание своей отстраненности от центра никогда не обсуждалась в нашей семье, у нас всегда присутствовала уверенность, что дальше мы вырвемся из обыденности, в которой завязли. Мы грезили о Москве. Но это была мечта не столько по какому-то реальному городу-центру политической и экономической власти, сколько по какому-то несуществующему идеальному месту всего лучшего, о чем мы читали в книгах. И вот это четкое разделение мира на «просвещенный центр» и «забитую пассивную периферию» навсегда определило систему наших координат.

Через много лет, уже студентами мы поинтересовались у отца, почему он, придавая большое значение образованию, при каждом удобном случае внушал детям необходимость упорно и настойчиво учиться. Внешне он был не очень озабочен их школьными делами и питал стойкую неприязнь к родительским собраниям. То, что ответил отец, достаточно хорошо и убедительно характеризует как его самого, так и отношение к людям. Такого чувства горечи и досады, как на том первом родительском собрании, на которое я тогда попал, мне доводилось испытывать очень редко. Почему-то школьные учителя превратили родительское собрание не в совет единомышленников, на котором договариваются, как лучше воспитывать детей, а в сборище обвинителей, доносчиков и провинившихся. На протяжении всего собрания учителя только и делали, что доносили родителям на их детей и обвиняли взрослых в неумении воспитывать своих чад. Дети же в глазах учителей были непослушными оболтусами, неуправляемыми, злостными хулиганами.

Родителей настраивают против собственных детей. Дело не только в том, чтобы обучить школьника наукам, но и в том, чтобы развить в нем любовь к ним, дать ему повод для учения. Большое воздействие на младших детей оказывал старший брат. Он хорошо рисовал, интересовался искусством и точными науками. Сосед по дому, художник и скульптор Василий Владимиров, подметил творческую жилку и сделал его своим помощником. Работать предстояло в Майлуу-Суу, закрытом городе для свободного посещения, в связи с добычей урановой руды, который снабжался продуктами по особому режиму. Брат купил чемодан конфет. Дома он открыл чемодан, мы чуть не задохнулись от восторга. Конфет самых разных сортов, с ликером, шоколадных, обернутых в цветные станиолевые бумажки. Нас покорил их сказочный вид и вкус.

Его трудолюбие проявлялось и при сборе хлопка. В седьмом классе он за сезон собрал две тонны хлопка-сырца, за что был удостоен награды – поездки на ВДНХ в Москву. Однако для путешествия не оказалось подходящей одежды и купить ее было не на что. Поездка так и не состоялась.

Дети с 5 по 11 класс полтора-два месяца в году собирали хлопок. О комфортных условиях невозможно было и мечтать. Что не могло не сказаться на их будущем здоровье. О качестве школьного образования никто не думал. Жили, как правило, в колхозном доме культуры или актовом зале школы, спали на полу. У одной стены мальчики, у противоположной – девочки, на сцене – учителя. Завтракали и ужинали тем, что захватили из дома, обед готовил повар, один из школьников. Дети постарше отнимали еду у тех, кто послабее, а тех, кто жаловался, били.

По ночам обстановка была близка к условиям жизни малолетних правонарушителей. Преподаватели мало влияли на подростков. Во время сбора урожая устанавливалась дневная норма, которая менялась в зависимости от созревания хлопка. Негласные правила строго исполнялись, их устанавливали неформальные лидеры; так мы приобщались к взрослой жизни. Пришлось нам наблюдать опрыскивание хлопчатника с самолета. Через несколько дней листья становились сухими, опадали. Так происходила подготовка к механизированному сбору хлопка. Сортность машинного сбора уступала ручному, но превосходило в производительности труда. Поле после такого сбора производило безрадостное впечатление, особенно для нас, школьников. Оно было сплошь усеяно крошечными остатками хлопка, ощипками, которые предстояло собирать нам.