Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

— А вы-то почему же не поставили меня в известность о том, что вы докладываете наместнику? Откуда я знаю, что говорится с глазу на глаз!

Джунковский принимает грозный вид:

— А вот — смотрите: я сейчас поеду и доложу обо всем этом наместнику!

Я вспылил.

— Что я вам, гимназист, что ли, что вы меня пугаете? Сделайте одолжение, поезжайте хоть сию минуту. Пожалуйста!

Не прощаясь, ухожу в свой кабинет.

Минут через десять оба приходят ко мне. Петерсон примирительно говорит:

— Вы оба, господа, неправы. Не стоит из‐за этого затевать ссору.

Джунковский заигрывающе улыбается. Он всегда так улыбался, когда получал отпор. Однако с Островским у него отношения после этого совсем испортились.

Джунковский выпросил себе придворное звание и стал щеголять в мундире егермейстера. С этим мундиром, с золотыми жгутами на плечах, он более не расставался.

Среди сослуживцев Джунковский пользовался общей нелюбовью, кроме только Петерсона. Он это чувствовал и, чтобы усилить свою позицию, стал перетягивать на Кавказ из Курской казенной палаты «своих людей», преимущественно из податных инспекторов. Мало-помалу здесь оказалась целая плеяда курян: Агуров, Лесняк, Келарев и др. Их быстро тянули наверх.

Так, систематически и постепенно, Джунковский добился и власти, и влияния на Кавказе. Но он не предусмотрел одного — слабого своего здоровья. Видимо, у него развивался туберкулез. Года через два по отъезде с Кавказа я прочитал в газетах об его смерти [496].

Впечатление граф Илларион Иванович производил самое обаятельное. Он был счастливейше одарен природою и внешне. Взгляд и приветливая улыбка — очаровывали, приобретали ему почитателей. Прямо — олицетворенная доброта, да и благородство.

Под счастливою внешностью скрывались, однако, менее симпатичные черты, выработавшиеся наследственной службою при царском дворе.

Конечно, Воронцов-Дашков был не тем, чем казался. Странное дело, хотя он был личным другом Александра III, но характером более напоминал его сына Николая II. Прекрасно собою владевший, всегда ровный — только в исключительных и весьма редких случаях повышавший свой тон — И. И. был, в сущности, ко всем глубоко равнодушен, кроме, быть может, близких ему по семье.

В жизненной карьере он достиг всего, чего можно было достичь некоронованному лицу. Впрочем, роль кавказского наместника была близка к роли конституционного монарха… Воронцов-Дашков был чрезвычайно богат. Близкие к нему люди его доходы исчисляли приблизительно миллионом рублей в год. Однако щедрым Воронцов-Дашков не был. Правда, причитающееся ему по должности наместника жалованье, несколько десятков тысяч рублей в год, он жертвовал, как это делалось им еще и раньше по роли министра императорского двора, в пользу бедных служащих этого министерства. Но на Кавказе личной его благотворительности почти не было. Конечно, как наместник, граф жертвовал на благотворительные цели часто и много. Но мы-то, свои по службе люди, знали, что эта благотворительность совершается не из личных средств Воронцова-Дашкова, а из казенных сумм, находившихся в его бесконтрольном распоряжении, так называемого экстраординарного кредита. Эти средства ассигновывались каждый год наместнику в сумме 200 000 рублей. Их, однако, не хватало, и во второй половине года испрашивались и получались дополнительные ассигнования из особого кредита в десять миллионов рублей, находившегося в личном распоряжении государя.

К ближайшим помощникам и сотрудникам И. И. относился любезно, мило, бывал с ними приветлив. Однако он ни к кому не привязывался. И он расставался с ними необыкновенно легко, в общем так же, как расставался со своими министрами и Николай II.

Казалось, что его вообще ничто на свете по-настоящему не захватывает. Как будто Воронцов-Дашков чувствовал себя настолько выше окружающего его мира, что их интересы и злобы до него просто не досягали. Граф и Кавказом управлял так — в порядке очередного служебного поручения, не внося в дело ни особой любви, ни старания, а тем более души. Воронцов-Дашков говорил:

— Я никогда в жизни не отказывался от даваемых мне служебных поручений.

Он мог от них не отказываться: его в служебной жизни другие переносили на руках все выше и выше, без особых забот с его стороны.

Та самая пресловутая программа графа по управлению Кавказом — доверия к местному населению — носила случайный характер, как будто она была ему предсказана свыше. Правда, в первые годы Воронцов-Дашков эту программу проводил; но потом бывало, что он без всяких колебаний от нее и отказывался.

Едва ли, впрочем, можно было бы говорить, что Воронцов-Дашков управляет краем. Он обыкновенно находился под чьим-либо влиянием. Докладчику можно было склонить графа в любую сторону. Воронцов-Дашков редко снисходил до того, чтобы самому вникнуть в дело, и почти никогда не задавал вопросов.

Он ограничивался тем, что ему подносят. Им, в сущности, управляли, а не наоборот. При этом верх обыкновенно одерживал последний докладчик, или же тот, который постоянно находился у Воронцова-Дашкова на глазах. С этой целью в первые годы Петерсон старался не сходить с глаз наместника. Но самое большое влияние, притом с годами все возраставшее, имела на его способ управления Кавказом жена, графиня Елизавета Андреевна.

Вероятно, этим последним влиянием объясняется внешний блеск, которым обставлял себя наместник. У Воронцовых-Дашковых было явное стремление создать «двор», напоминающий царский. Появились: гофмейстер Петерсон, егермейстер Джунковский, шталмейстеры Толстой и Казаналипов, камергеры князь Грузинский и Безобразов, камер-юнкеры Панов, Пущин, кн. Багратион-Мухранский и т. д. Кроме свиты военного и гражданского ведомств, была создана еще свита по военно-народному управлению из двенадцати офицеров и чиновников.

На улицах Тифлиса Воронцов-Дашков появлялся редко. Сначала боялись покушений на него, хотя, при его политике, таких покушений нельзя было бы ожидать. Но запугивание было в интересах полицейского управления генерала Ширинкина.

Позже Воронцов-Дашков спокойно и всегда благополучно ходил по главным улицам Тифлиса, сопровождаемый на расстоянии нескольких шагов казаками его конвоя. Националистические деятели, конечно, понимали, что всякий другой правитель был бы для них хуже.

Не лишена была красоты и эффектности картина выездов графа Воронцова-Дашкова в экипаже или автомобиле с конвоем позади. Казачий конвой с офицером — осетином красавцем Н. А. Бигаевым [498]во главе, скакал на лошадях одной, хорошо подобранной масти, а сами казаки были либо в красных черкесках с белыми башлыками на плечах, либо наоборот — в белых черкесках с красными башлыками.