Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Естественнее всего было сделать таким виновником Султана-Крым-Гирея. Это была вопиющая неправда. Мало кто знал, что вдохновителем наместника во всей его политической программе был скрывавшийся в тени помощник наместника по полицейской части генерал Ширинкин. И казалось довольно логичным, что в вопросах внутренней политики руководящая и ответственная за последствия роль принадлежала именно помощнику наместника по гражданской части, как своего рода премьер-министру.

Особенно сильно были возбуждены против Султана военные круги. За глаза офицерство и правые круги называли его теперь изменником. По его адресу стали раздаваться угрозы, особенно после случая с вооружением социал-демократов, и можно было опасаться покушения на Н. А. Султан об этом, конечно, знал, но он не прятался, а открыто появлялся всюду, где было нужно.

Ширинкин тем временем раздувал неудовольствие против Султана — не только справа, но и слева. Например, из полицейского отдела была подстроена следующая демонстрация:

Осенью 1905 года к квартире Султана-Крым-Гирея подходит многочисленная и сильно возбужденная толпа. Это — социал-демократы, к которым присоединились и разные подозрительные элементы. Они пришли к помощнику наместника жаловаться на тяжесть их экономического положения, и настроение их довольно воинственное.

Горничная открыла на звонок дверь. Увидя возбужденную толпу, растерялась и убежала.

К толпе вышла Поликсена Ивановна.

— Где помощник наместника Султан-Крым-Гирей?

— Его сейчас нет дома.

— Как это нет?! Неправда! Он прячется. Нам сказали, что он сидит дома!

— Если не верите, так входите и подождите его.

Смущенная этим приглашением, но все еще возбужденная толпа вваливается в гостиную. П. И. их рассаживает, как было можно. Начинается беседа.

Повторяя ставшие потом обычными большевицкие агитационные лозунги, пришедшие жалуются на трудность их существования в то время, как буржуазия пьет их кровь, благоденствует, и нападают за это… на Н. А., обвиняя его в бездействии.

— Николай Александрович делает все, что может. Но он не всемогущ. Он желает всем добра и мира. Однако осуществить это вовсе не легко.

Настроение становится все более мирным.

— Да, вот как вы живете! А как живем мы… Сколько у вас комнат?

— Семь.

— Видите! А наши семьи и дети ютятся в тесноте, в нужде…

— Всем вам помочь я, к сожалению, не в состоянии. Но сколько смогу, сделаю. Мы с мужем оставим себе две комнаты, а остальные я предоставляю вам. Пусть в них переселяются ваши семьи, кому нужнее.

— Вы это… серьезно?

— Совершенно серьезно!

Переглянулись, помолчали. Кто-то поднялся и потихоньку вышел. За ним другой, третий… И как-то вдруг гостиная опустела.

Чем дальше, тем больше падал служебный престиж Н. А. С ним просто переставали считаться. Просители на приемах исчезли, чиновники перестали ему делать доклады. Чувствовалось, что дни его сочтены.

Было обидно, что при таких условиях Н. А. все же приезжает в канцелярию и во дворец, где на него уже мало обращают внимания. Он считал своим долгом до конца нести обязанности.

Зимой Султан был назначен членом Государственного совета. Дом его сразу опустел, Султан перестал быть нужным. Бывали только те, кто полюбил эту семью.

Проводили его из Тифлиса совсем немногие.

Лет через шесть, подвергшись в свою очередь опале, я в Петербурге часто посещал Султанов. Бывали у них иногда и другие кавказцы.

Явился как-то к ним и Максимов. Он потерпел неудачу по новой службе астраханского вице-губернатора и должен был куда-либо перевестись. Помня о сильных дворцовых связях П. И., Максимов пришел просить их протекции и помощи.

Поликсена Ивановна наговорила ему таких истин об его интригах против Н. А., что Максимов только кряхтел:

— Как вы меня жестоко бичуете!

Все же Н. А. помог ему устроиться вице-губернатором в Перми.

Возник вопрос о заместителе Султана. Сначала обратили внимание на саратовского губернатора П. А. Столыпина. Послали ему приглашение. Столыпин от предлагаемого поста отказался: быть может, он уже имел основания ждать более блестящей своей государственной карьеры.

Камарилья нашептывала графине Е. А.:

— Графу вовсе не нужно помощника с именем или со своей программой. Граф — сам мудрый администратор. Ему нужен лишь исполнитель его указаний, — помощник-техник, знаток канцелярского дела.

Таким помощником-бюрократом мог бы быть член совета И. В. Мицкевич. На нем и остановился выбор.

Еще совсем молодым человеком с университетской скамьи встретился я впервые с Мицкевичем в Коджорах, дачном месте под Тифлисом. О нем тогда с большим почтением говорили:

— Это — вице-директор канцелярии главноначальствующего!

Высокий худой человек, со строгим и точно окаменевшим лицом, пренебрежительно протянул мне лишь два пальца.

Затем И. В. побыл ряд лет директором канцелярии, а после попал на более скромный, архивный [510]пост члена совета. В этой должности я и застал его в Тифлисе, когда, неожиданно для себя, сам стал вице-директором [511]. Мицкевич встретил меня с любезностью, свойственной «человеку не у дел», который доволен тем, что ему оказано внимание. Но судьба вдруг снова вознесла И. В. наверх.

Умный человек был Иустин Васильевич, однако он был насквозь проконсервированный бюрократ. Казалось, что Мицкевич изведал уже все, понимал людей, но понимал и бренность людских вожделений. Широкие взгляды были ему чужды, как чуждо было ему вообще проявление в чем-либо смелой инициативы. Озабоченный своими болезнями, мучимый геморроем, он старался делать свое дело постольку, поскольку это нужно было для удовлетворения начальства. Но от существа дела, от внесения в него своей искры — И. В. был всегда далек.

В кругу близких людей я прозвал его «мертвой головой», и это название как-то привилось. Живого в его мыслях и делах действительно ничего не было. Душа чиновника, а не человека.

Долголетним опытом Мицкевич дошел до убеждения, что для хорошей своей жизни — надо быть хорошим и с другими. Он и старался быть со всеми хорошим. Он с гордостью говорил:

— Личных врагов у меня нет!

Их действительно не было. Но не было и друзей. С ним считались, по службе его побаивались, но знали, что ничего резкого, оскорбляющего достоинство от него не услышишь.

Была у него одна служебная слабость — покровительство «своим», то есть им поставленным на службу. «Своих» он всегда защищал и шел иногда в такой защите слишком далеко.

Вне случаев, когда дело касалось его протеже, я, например, ни на что не мог бы на него пожаловаться. Напротив, о многом я вспоминаю с благодарностью. Он не раз подавал мне полезные советы, предостерегал от ложных шагов, которые, как он думал, я мог по молодости сделать, заботился о моей деловой практике, привлекши для этого меня к постоянному участию в деятельности совета наместника, что действительно давало мне хороший деловой опыт и богатый материал для наблюдений.