Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

Как-то ему Усачев нашептал, что я проявляю слишком большую самостоятельность по делам военно-народного управления. Он запротестовал:

— Зачем вы сами решаете дела, не докладывая их мне?

— Все это, ваше превосходительство, такая мелочь и такие трафаретные дела, что я просто не решаюсь вас ими затруднять. Но, если желаете, буду докладывать.

— Прошу вас об этом!

В ближайший доклад приношу ему целую папку таких дел. Мицкевич терпеливо, в течение целого часа, слушал мой доклад.

Но, когда в следующий раз я принес такую же кипу, И. В. замахал руками:

— Нет уж, пожалуйста, рассматривайте все это сами!

Как свойственно старикам, он любил власть, а потому требовал, чтобы все «министры» раньше, чем идти к наместнику, докладывали дела ему. На это у него уходил весь день, но каждого докладчика он встречал трафаретно радостным приветом:

— А, ваше превосходительство, здравствуйте!

Так прошло года три. Мицкевич мирно председательствовал в совете наместника и председательствовал вполне корректно, не делая из себя начальства и не стесняя суждений. Воронцов-Дашков был им доволен. Но — произошла неприятная история.

Уже в течение некоторого времени с тех пор, как окрепла реакция, на Воронцова-Дашкова и на его сотрудников повелась атака со стороны правых кругов общественности. Управление Кавказом, все целиком, обвинялось в предательстве русских интересов туземцам, в слабости власти, а иногда даже и бесчестных поступках. Бешеная агитация велась в правой, особенно в специфически патриотической печати, издававшейся «Союзом истинно русских людей» [512], «Союзом Михаила-Архангела» [513], а также в крайних правых кругах Государственной думы.

В этой черносотенной травле было много преувеличений и прямых передержек; но кое-что не было лишено основания.

В Государственной думе особенно неистовствовали Пуришкевич, Крупенский и др.

Граф Воронцов-Дашков, со своей высоты, вовсе не реагировал на эти нападки. Считал, что такие мелочи до него просто не доходят… Поэтому долгое время вся травля оставалась без реагирования. Но несколько иначе смотрели на данное дело в Петербурге, где с Государственной думой все-таки считались. Под конец графу определенно посоветовали послать кого-либо дать объяснения Государственной думе по поводу выставляемых обвинений.

Воронцов-Дашков командировал с этой целью Мицкевича.

Трудно было сделать менее удачный выбор. Выкристаллизовавшийся в старых бюрократических нравах, Мицкевич просто не мог усвоить новой обстановки.

Заседание Государственной думы по кавказским делам. Известие, что приехал давать объяснения представитель наместника, вызвало повышенный интерес. Думский зал заполнен. После ряда выступлений с нападками на политику наместника, на трибуну, при гробовом молчании зала, поднялся высокий и сутулый старик; согнулся над своими записками и плохим, не свойственным собранию, старым канцелярским языком стал давать объяснения. Говорил он боязливо, тихо, его слов почти не было слышно, и члены думы подходили к нему, приложив ладонь к уху, чтобы расслышать, о чем собственно Мицкевич говорит. Воцарившееся в первое время молчание сменилось недоуменным жужжанием… Смущенный своей неудачей Мицкевич кое-как докончил речь и уселся на министерской скамье.

Поднялся на трибуну один из правых ораторов:

— Вот, господа, мы выслушали мощного представителя «сильной» кавказской власти…

Вся дума, без различия скамей, разразилась гомерическим хохотом [514].

Этот провал подрезал дух Иустина Васильевича. Он возвратился из Петербурга осунувшимся, поблекшим. Предчувствовал, что его судьба решена.

Через несколько месяцев, когда я пришел к нему с очередным докладом, увидел, что нечто произошло. Мицкевич сидел бледный, взволнованный. Таким я его никогда не видел. Возле него лежало какое-то письмо.

— А, здравствуйте, ваше превосходительство! — начал он по трафарету, но вдруг переменил тон: — Прочтите-ка, Всеволод Викторович, письмо, что я только что получил от графа.

Воронцов-Дашков писал, что, отзываясь на неоднократно высказывавшееся Мицкевичем желание об освобождении его от обязанностей помощника наместника, он теперь может это желание удовлетворить. Мицкевич назначается «присутствовать» в Сенате [515], а заместителем его графу рекомендовали назначить сенатора Ватаци.

Сухо написанное письмо оканчивалось небрежно высказанной благодарностью за помощь по службе.

Мицкевич делал вид, будто его вполне устраивает новое назначение. Как-то незаметно реализовал он свои дела и, не привлекая к себе внимания, навсегда уехал из родного ему Кавказа в столицу.

После убийства террористами начальника окружного штаба генерала Грязнова на его место был назначен генерал Николай Павлович Шатилов.

Когда же, через некоторое время, мягкий и деликатнейший Я. Д. Малама был также Воронцовым-Дашковым удален с поста и переведен членом Военного совета в Петербург, на его место помощником наместника по военной части был назначен Н. П. Шатилов.

К этому времени, при отъездах Воронцова-Дашкова с Кавказа, исполнение обязанностей наместника — военных и гражданских — не разделялось более между двумя соответственными помощниками, а все обязанности наместника переходили к одному его военному помощнику. При частых выездах Воронцова-Дашкова с Кавказа, причем всегда уезжал и Петерсон, не желавший подчиняться помощникам наместника, мне много приходилось иметь дела с Н. П.

Шатилов был человеком высоких личных качеств, но, чтобы это увидеть, надо было ближе к нему присмотреться. Со стороны он проигрывал, даже несмотря на явное для всех его желание быть полезным делу и на рыцарский характер.

Н. П. и в самом деле давал повод относиться иногда к нему шутливо, особенно при попытках замаскировать свое слабое знание гражданских дел — в чем ничего удивительного, конечно, не было — видимостью проявления своей инициативы. Он ее проявлял иной раз в резолюциях такого типа: «сделать, что нужно», или — «сообщить, кому следует», и т. п. На этот счет острили и в военной среде, — тоже, кажется, не без основания.

В первые годы реакции смертные приговоры, выносимые военным судом, вносились на конфирмацию наместника директором его канцелярии. Одно из таких дел — по счастью, в моей практике первое и последнее — поступило тогда, когда Воронцов-Дашков и Петерсон отсутствовали, и на меня легла обязанность докладывать его Н. П. Шатилову. Позже этот порядок был изменен, и о приговорах военного суда докладывал наместнику председатель этого органа.

В данном случае дело было такого рода: в Закатальском округе, в одном из селений, старшина пришел с требованиями подати к односельцу, с которым у него была личная вражда. Между ними из‐за подати возник спор, перешедший в драку, во время которой разгорячившийся крестьянин ударил старшину палкой.