Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Есенин не мог не оценить как минимум искреннего антиурбанистического поэтического пафоса Приблудного: хоть кому-то ещё жалко жеребёнка.

Приблудный потом расскажет Бениславской, что Есенина «любил, как может любить человек гонимый и никогда никого не любивший»: «Я иногда просто холодел, замечая, как много, до жути много в нас общего с ним».

И характерное, сродни кусиковскому: «В первые недели нашего необычайного романа я готов был за него с кем угодно драться…»

Чуть ли не с первой встречи Приблудный начал всерьёз претендовать на место главного есенинского друга, хотя едва ли имел на это хоть какие-то весомые основания.

Но Есенин всё-таки посчитал: этот пригодится.

В конце концов, у него, как ни странно, не было ещё ни одного ученика. При такой-то известности! А он хотел, чтобы были. Приблудный на роль ученика подходил.

Есенин сразу пообещает ему помочь с изданием сборника «Гость с Украины» и, от невиданных щедрот, разрешит кормиться за его счёт в «Стойле Пегаса».

Вести себя Есенин будет поначалу в традициях своего деда: мол, вернулся с великих заработков и денег не считаю. Хотя мы знаем, что сам за душой не имел ни-че-го.

В материальном смысле он обладал одной наследственной чертой: умея иногда разово что-то выхватить, никогда не мог этим распорядиться, скопить, достичь хоть какой-то основательности.

Вся его пресловутая «хитреца», многажды отмеченная современниками, была короткого действия — не стратегического, а сиюминутного, в сущности, мальчишеского.

Когда и в связи с чем у Есенина могло сформироваться негативное отношение к Троцкому, учитывая, что в целом он всё-таки чувствовал себя поэтом Советской России?

Тогда, когда Троцкий занимался созданием Красной армии?

Едва ли — хотя бы потому, что Есенин отлично отдавал себе отчёт: в случае поражения большевиков он, автор многочисленных поэм, воспевающих революцию, рискует быть в лучшем случае выпоротым, а в более реальном — повешенным как пропагандист.

Мог ли Есенин возлагать на Троцкого вину за то насилие, что все эти дикие и хилые годы творили в деревне большевики?

Мог — но едва ли большую, чем на Ленина, до недавнего времени руководившего государством, а значит, отвечавшего за все ключевые решения.

Мог ли винить Троцкого в массовом терроре? Но Троцкий не имел никакого отношения к ЧК. А по поводу Феликса Дзержинского Есенин никогда ничего не говорил.

Но что же тогда так повлияло на Есенина в определённый момент — на переломе 1922–1923 годов?

Думаем, ответ стоит искать в той сфере, которая Есенина касалась напрямую: в культурной политике молодого Советского государства.

Отъезд Есенина за границу буквально совпал с началом знакомства большевистских вождей — в обязательном порядке и не всегда по своей воле — с литературой того времени.

Если смотреть по датам, то вот: Есенин вылетел с Дункан из Москвы в мае 1922-го, и тогда же на уровне Политбюро ЦК РКП(б) было решено: «Обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда некоммунистических изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочек всех некоммунистических изданий».

29 июня 1922 года комфракция Всероссийского союза просвещения обращается в ЦК партии с требованием отставки Луначарского с поста наркома просвещения и замены его на… Троцкого.

30 июня Троцкий передаёт в Политбюро письмо «О молодых писателях, художниках и пр.», где пишет: «Мы несомненно рискуем растерять молодых поэтов, художников и пр., тяготеющих к нам. Никакого или почти никакого внимания к ним нет, вернее сказать, внимание к отдельным лицам проявляется случайно отдельными советскими работниками или чисто кустарным путём. В материальном смысле мы даже наиболее даровитых и революционных толкаем к буржуазным или враждебным нам издательствам, где эти молодые поэты вынуждены равняться на форму, т. е. скрывать своим симпатии к нам».

Троцкий уверяет, что советская цензура должна иметь «педагогический уклон»: «Очень важно установить (через посредство редакций или другим путём) личные связи между отдельными партийными товарищами, интересующимися вопросами литературы, и этими молодыми поэтами и пр.».

3 июля Сталин пишет письмо «Всем членам Политбюро» на ту же тему: «Сплотить советски настроенных поэтов в одно ядро и всячески поддерживать их в этой борьбе — наша задача. Я думаю, что наиболее целесообразной формой этого сплочения была бы организация самостоятельного, скажем, „Общества развития русской культуры“ или чего-нибудь в этом роде. Пытаться пристегнуть молодых писателей к цензурному комитету или какому-нибудь „казённому“ учреждению — значит оттолкнуть поэтов от себя и расстроить дело».

Сталин и Троцкий сходятся в том, что необходимо материально поддержать литераторов в той или иной приемлемой форме; но, заметим, Сталин выступает с куда более демократических позиций и даже в название организации, объединяющей литераторов, предлагает внести определение «русский», а не «советский».

6 июля на заседании Политбюро принимаются предложения Троцкого, с учётом оговорок Сталина: «…наметить в предварительном порядке создание художественного издательства (при государственной субсидии), которое в общем и целом находилось бы под контролем Госиздата, но имело бы беспартийный характер и давало бы вполне достаточный простор для всяких художественных течений и школ, развивающихся в общесоветском направлении».

11 июля, согласно решению Политбюро, проходит заседание Комиссии по организации писателей и поэтов в самостоятельное общество, которая постановляет:

«В общество привлечь:

а) старых писателей, примкнувшим к нам в первый период революции (Брюсов, Городецкий, Горький и т. д.),

б) пролетарских писателей (Ассоциация пролетарских писателей, Петербургский и Московский Пролеткульт),

в) футуристов (Маяковский, Асеев, Бобров и т. д.),

г) имажинистов (Мариенгоф, Есенин, Шершеневич, Кусиков и т. д.),

д) Серапионовых братьев (Всеволод Иванов, Шагинян, Никитин, Тихонов, Полонская и т. д.),

е) группу колеблющихся, политически неоформленных из талантливой молодёжи (Борис Пильняк, Зощенко и т. д.),

ж) сменовеховцев (А. Толстой, Адрианов и проч.)».

Имажинисты, как видим, занимают одну из центральных позиций в литературном ландшафте тех лет; но, стоит заметить, крестьянские писатели даже не упомянуты — что, конечно, диковато в стране с 80 процентами крестьянского населения.

В августе Троцкий принимает Маяковского и Пастернака; последний Львом Давидовичем откровенно очарован. Одновременно Троцкий вступает в переписку с Городецким и Воронским, задавая им конкретные вопросы о состоянии литературы.