Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Старуха, очевидно, знала, что у хозяйских детей есть родной отец, но не подозревала, что он так юн и красив. <���…>

Глаза одновременно весёлые и грустные. Он рассматривал меня, кого-то при этом слушая, не улыбался. Но мне было хорошо и от того, как он на меня смотрел, и от того, как он выглядел».

Заглянул к Юре Изряднову: ему уже восемь лет, большой пацан.

Он был сильно похож на мать: удлинённое лицо, большие, совсем не есенинские губы, не такой симпатичный, как Есенин, — но в глазах… в повадках… да, было его.

Расскажет Анне, его матери, что уже был у Райх — там тоже отпрыски, дочка и другой сын, сильно подросли.

Никаких подарков никому из детей не привез.

Но именно после этого нежданного заезда первого своего и навсегда единственного мужа, хотя и не расписанного, Анна Изряднова неожиданно появится во дворе Райх и вроде бы случайно с ней познакомится.

Вскоре их — Райх, Изрядновой и Есенина — дети начнут встречаться, вместе играть.

Понять Изряднову можно: мальчик растёт один — а у него, между прочим, есть сестрёнка и братик. Если бы Райх оставалась женой Есенина, это могло Анну остановить: зачем ей врываться в чужую семью? Но так как он и Зинаиду оставил, это как бы уравнивало их.

Во всём этом есть серьёзная и сердечная логика матери и жены, так, в сущности, и не ставшей бывшей. Все жёны Есенина проживут с ним, даже после его смерти, всю свою жизнь.

Советское правительство школу Айседоры не забросило, хотя имело на это веские обоснования: уезжала на несколько месяцев, пропала едва ли не насовсем. Девочки уже и забыли, как она выглядит.

Тем не менее на лето, чтобы ученицы не маялись в городе, власти предоставили им дом отдыха — бывший помещичий дом в Литвинове. Ирма проводила там занятия.

Туда, сразу после визита Есенина к детям, они с Айседорой и направились.

Она десять раз обещала себе, что расстанется с этим несносным ангелом; он тысячу раз клялся, что бросит её немедленно, — и ничего подобного.

Машина по дороге сломалась, оставшуюся часть пути пришлось добираться пешком по бездорожью и в полной темноте.

Уже опасались потеряться, но вдруг увидели свет факелов и шум.

Обеспокоенные ожиданием, дети пошли искать их — конечно же, под руководством директора дома отдыха.

Во всём этом есть что-то символическое — после долгих скитаний, едва не потерявшись посреди русского поля, увидеть при огнях совершенно счастливые детские лица.

Девочки несли красное знамя.

Ученицы, облепив приехавших, с восторгом разглядывали Айседору и Сергея и вдруг — в этом не было ни грана почти неизбежно подозреваемой сегодня пошлости — хором запели «Интернационал».

Тронута была не только Айседора, едва сдержавшая слёзы, но, кажется, и Есенин.

Наутро дети не дали им толком выспаться — разбудили и позвали на показ того, чему за полтора года научились.

Шнейдер напишет, как «взволнованно смотрела Айседора на танцующих детей» и «по-детски радовался Есенин, хлопая руками по коленкам и заливаясь удивлённым смехом».

Они жили там несколько дней в радости и, придётся заметить, в трезвости — умиротворённые и несколько даже удивлённые тем, что всё так хорошо.

Есенин часто читал стихи, причём неважно кому — Ирме, Шнейдеру, персоналу дома отдыха; дети запомнили его, читавшего где-то посреди парка: он словно возвращал себе ощущение голоса, звучащего в родном пространстве.

Голос звенел.

Неужели и впредь всё будет так же?

Дело ведь не совсем в том, что Есенину некуда было идти и негде жить; в конце концов он мог как-то выведать, где Толя оставил ключи от Богословского, и переехать туда. Нет, он осмысленно остался с Айседорой, словно пробуя: может, всё-таки получится?

На второй день своего пребывания в Литвинове Есенин сообщил Шнейдеру, что собирается вступить в Коммунистическую партию.

Сказал: «Вступлю обязательно».

В этом намерении просматривается его не просто жизненная, но и поэтическая стратегия.

Это было безусловным итогом его поездки по заграницам.

…Через пару дней начались дожди, и Сергей с Айседорой вернулись на Пречистенку.

Разбирать бесконечные чемоданы.

Первыми, с кем Есенин стал встречаться, вернувшись в Москву, были, естественно, друзья-имажинисты. Одновременно он вплотную занялся восстановлением отношений с крестьянскими сотоварищами.

Есенин желал выстроить новую партию: блок имажинистов и крестьянских поэтов.

Зачем выбирать из кого-то, если можно всех потащить за собой?

Ивнева, ещё когда сидели в «Эрмитаже», позвали в гости — и теперь он являлся на Пречистенку едва ли не ежедневно. Айседора забавно называла его «Риурик». До поездки она с ним не встречалась, и теперь он ей понравился. «Риурик» не пил и Есенину не предлагал. Он был тактичный, чуть женственный и непохожий, скажем, на этого чудовищного Сандро Кусикова, «санитара». Наконец, в отличие от Мариенгофа, в котором всегда чувствовался ироничный взгляд, Рюрик был настроен к Айседоре добродушно.

Но Рюрик, каким бы милым он ни был, — для Есенина не тот боец, с которым можно идти в атаку. Этот при первой опасности отступит, а потом как ни в чём не бывало вернётся. На него и обижаться было за это невозможно. Рюрик был не совсем, с позволения сказать, мужчиной; и хотя Есенин к этой теме ещё со времён своей петроградской юности относился в целом спокойно, всё же к числу ближайших своих товарищей Ивнева никогда не причислял. Есть он — и есть. Нет — и ладно.

Шершеневич на тот момент переживал бурный роман с актрисой Юлией Дижур и если и встречался с Есениным, то мельком. Да и не было у Есенина к Шершеневичу никакой душевной тяги — только ровное уважение.

Зато куда ближе, чем прежде, Есенин сойдётся с Иваном Грузиновым.

Человек с «обычным», не очень подвижным лицом, не столь «шампанский», как Толя и Вадим, без, казалось бы, ярко акцентированных личностных качеств, флегматичный, прозванный Иваном Тишайшим, — и, тем не менее, автор десятка любопытных стихов (но куда большего количества надуманных), Грузинов написал одну небезынтересную работу по теории имажинизма. Впрочем, в смысле филологического интеллекта звёзд с неба не хватал, зато любил Есенина, был именно ему, из всей тройки, безоговорочно предан. Грузинов и тогда уже воспринимался Есениным как младший товарищ, хотя был на два года его старше. Участвовал в Первой мировой, воевал, но, впрочем, ничем не выдавал своего прошлого, никогда о нём не говоря и в стихи его не допуская.

Наконец Есенин с радостью узнаёт: Ширяевец перебрался в Москву.

Поблизости оказался сильный собрат — и это уже меняло картину.

Надо было писать Клюеву ещё одно примирительное письмо, разыскивать Орешина и Клычкова — и заново сбивать банду из старых коней.