Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Но кто тогда эти самые «службисты»? — задавались вопросом и «напостовцы», и товарищ Сосновский.

Как обычно, Троцкого волновал исключительно результат.

Создавая Красную армию, он тут же воспользовался помощью военспецов «из бывших», многие из которых, будучи дворянами, построили стремительную карьеру под управлением Троцкого.

В литературе он пользовался той же стратегией.

В финале книги Троцкий ставил на вид: «Организаторы похода против попутчиков — похода без достаточной заботы о перспективах и пропорциях — избрали одной из мишеней также и… тов. Воронского, редактора „Красной нови“ и руководителя издательством „Круг“, в качестве потатчика и почти соучастника. Мы думаем, что тов. Воронский выполняет — по поручению партии — большую литературно-культурную работу и что, право же, куда легче в статейке — с птичьего дуазо — декретировать коммунистическое искусство, чем участвовать в кропотливой его подготовке».

Троцкий — вождь! — сообщал всем претендующим на главенство в идеологической и литературной работе, что их могут выпихнуть прочь за профнепригодность.

Есть известное высказывание Троцкого: «Я не еврей, я революционер!»

Троцкий с детства предпочитал говорить на русском и украинском, а не на идише.

Как марксист он был сторонником ассимиляции евреев.

Именно по настоянию Троцкого был фактически ликвидирован Бунд — еврейская национальная коммунистическая ячейка. Троцкий запретил им входить в состав РСДРП(б) на правах отдельной фракции, заставив либо становиться обычными членами партии на общих основаниях, либо самораспускаться.

Еврейский вопрос для Троцкого не играл никакой весомой роли.

Да, он брал деньги от еврейских банкиров на революцию в Россию, но деньги в те годы брали все и от всех: Ленин, Колчак, Деникин и т. д.

Каждый «инвестор» имел свои интересы; но едва ли банкиры, спонсировавшие Троцкого, желали, чтобы он создал на их средства Красную армию, отвоевавшую основные земли империи.

Если даже у него и имелись какие-то конкретные обязательства — что опять же сомнительно, — со временем они были отброшены: какие могут быть долги у людей, стоящих во главе огромного государства с двухсотмиллионным населением, сильнейшей армией и самой большой в мире территорией?

Это вовсе не значит, что Троцкий стал русским патриотом. Но он значительно быстрее большинства виднейших большевиков осознал роль национального патриотизма и немедленно начал играть на этом. Вопрос, насколько искренне, сразу отложим за полной его бессмысленностью: Троцкий был практик, совершающий огромный эксперимент. Такое понятие, как «искренность», для него не имело никакого значения. У него была цель.

Уже в речи 1918 года «Значение взятия Казани» Троцкий говорил: «Нас обвиняют в том, что мы плохие патриоты. Да, товарищи, пока во главе нашей страны стояли буржуа, помещики-бюрократы, которые гнали серую скотину, русских солдат, проливать свою кровь за их интересы, мы были плохими патриотами их барышей, их прибылей, ибо всегда были патриотами рабочего класса. Но теперь в нашей стране господствуют рабочий класс и крестьянская беднота. Это ныне другая страна, на почве которой, пропитанной насилием, рабством, потом многих поколений, впервые во всемирной истории поднялся во весь рост рабочий класс и сказал: „Я здесь хозяин, и нет другого хозяина, кроме меня“. И к этой России у нас есть самое пламенное чувство, и за неё мы все готовы свои головы сложить и кровь свою пролить до последней капли».

Троцкий настаивал, что в России произошла не просто революция, а именно русская национальная революция — со всеми неизбежными плюсами и минусами.

«Октябрьская революция глубоко национальна, — писал он в книге „Литература и революция“, — но это не только стихия, это также и академия нации. Искусству революции надо пройти через эту академию. И это очень трудный курс. По крестьянской основе своей русская революция — уже в силу своих необъятных пространств и культурной чересполосицы — самая хаотическая и бесформенная из всех революций. Но по руководству своему, по методу ориентировки, по своей организации, по целям своим и задачам — она самая „правильная“, самая продуманная и законченная из революций. В сочетании этих двух крайностей душа нашей революции, её внутренний облик».

Троцкий утверждал, что большевики как сила прогрессивная и несущая народу освобождение истинно патриотичны, и не без ловкости подводил под это историческую базу.

Он писал: «Варвар Пётр был национальнее всего бородатого и разузоренного прошлого, что противостояло ему. Декабристы национальнее официальной государственности Николая I с её крепостным мужиком, казённой иконой и штатным тараканом. Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции, Будённый национальнее Врангеля, что бы ни говорили идеологи, мистики и поэты национальных экскрементов».

Именно Троцкий был предвестником «русского поворота», который случится в Советской России спустя десятилетие с лишним.

В этом смысле Троцкий — «сталинист». Или, формулируя иначе, есть смысл говорить о «троцкисте» Сталине, ибо в 1930-е годы он наверняка помнил, чьи идеологические наработки, без ссылки на первоисточник, были взяты им на вооружение.

Ещё не прочтя книгу «Литература и революция» целиком, Есенин, сразу по возвращении из Америки, знакомится с её отдельными главами, публиковавшимися в советской прессе.

Говоря о «гении» Троцкого, Есенин вовсе не пытался, как может показаться, подольститься к власти.

Посыл Троцкого слишком очевиден, чтобы его не разглядеть.

Поэт Иннокентий Оксёнов записал после одной из встреч с Есениным, что, при всей сложности отношения к еврейству, «Троцкого, однако, Сергей любит, потому что Троцкий „националист“». Слово «националист» Оксёнов поставил в кавычки, потому что так сам Есенин определял Троцкого.

Троцкий, считая пролетарскую литературу аморфной и несостоятельной, собирался группировать вокруг себя «попутчиков».

Есенин и трое его друзей, увы, подкинули и политическим, и, главное, литературным противникам Троцкого и Воронского отличные козыри, которыми те не преминули воспользоваться.

Редактор Госиздата РСФСР Иван Евдокимов 22 ноября записал в дневнике: «Воронского было жалко сегодня: он прямо и открыто говорил Клычкову: „Хороши“. И негодующе заявлял ему: „Вы и меня не постеснялись затянуть. В два часа ночи звонили ко мне и просили освободить из участка“. В общем, ему было сказано, что оставаться в „Красной нови“ ему будет нельзя. Клычков сегодня страшно страдал, лицо его менялось через каждые десять минут».