Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Вопрос резонный, но не обескураживающий.

Кожа на лице всё-таки более чувствительная, чем на ладони. На лице всякая травма зримее и ярче. Ожог (покраснение) части ладони и (или) средних фаланг пальцев, к тому же полусогнутых, мог быть не столь заметен или — увы, допустимо и такое — пропущен Гиляревским.

В его акте, добавим, отсутствует и описание трупных пятен, хотя, согласно форме составления подобных документов, оно должно бы иметься.

Мы вправе считать это недостатками акта Гиляревского. Однако общей картины они не меняют и ни одну из версий не удерживают на плаву.

Теперь переходим к главным козырям версий об убийстве поэта: свидетельским показаниям и покаянным исповедям.

Из книги в книгу, из публикации в публикацию кочуют «воспоминания» художника Василия Сварога. Первым их привёл в своей книге Эдуард Хлысталов.

Но никаких воспоминаний Сварога, строго говоря, нет.

Есть материал журналиста В. Костылёва, опубликованный в газете «Вечерний Ленинград» в… 1990 году. Художника Сварога к этому времени давно не было в живых.

Откуда же взял это Костылёв?

Якобы приятель Сварога, журналист Иосиф Хейсин, рассказал молодому Костылёву в 1966 году то, что, в свою очередь, рассказал Хейсину сам Сварог в 1927-м.

При этом Хейсин (вернее, Костылёв) старательно воспроизводит в «монологе» Сварога всё то, что к 1990 году уже циркулировало в публикациях на тему насильственной смерти Есенина.

Напомним.

Сварог якобы предполагал, что Есенина опоили снотворным и ударили рукояткой нагана (неправда). Потом задушили удавкой (неправда — и опровергается легко: если Есенина сначала удушили, а потом повесили, должны быть две странгуляционные борозды, а у него одна). Потом закоченевшую руку Есенина пытались выпрямить, полоснув по ней бритвой «Gillett» (неправда). Потом Эрлих положил на стол предсмертное стихотворение (тоже неправда; причём Сварог знал, как было на самом деле).

Настоящий — не придуманный то ли Хейсиным, то ли Костылёвым, а реальный — Василий Сварог в номере «Англетера» был и произнести столько нелепостей подряд едва ли мог.

Перед нами, скорее всего, банальная мистификация, причём не очень продуманная.

Или, если вам так хочется, пересказ пересказа: история, услышанная Костылёвым за 24 года до публикации, повествующая о якобы сказанном Хейсину ещё сорока годами ранее.

Даже если предположить, что Сварог такое говорил (но почему-то за всю жизнь только Хейсину, а Хейсин — одному Костылёву), он всё равно ошибся в каждом своём утверждении.

Из разряда ещё больших казусов — следующая история.

В разгар появления всё новых и новых версий о событиях в гостинице «Англетер» майор запаса Виктор Титаренко поведал одному развлекательному журналу, специализировавшемуся на, как они это называли, «чудесных историях», что более двадцати лет назад в посёлке Ургау Хабаровского края, в бане, слышал рассказ бывшего зэка Николая Леонидовича Леонтьева. Тот якобы сообщил ему, что лично убил Есенина по заказу Троцкого. Дело в том, что у Троцкого в Ленинграде была любовница, которую Есенин у него отбил. И Троцкий велел Есенина кастрировать. Леонтьев вместе с Блюмкиным поехал кастрировать Есенина. Начали кастрировать, но Есенин оказал сопротивление, и Леонтьев его случайно застрелил, чем Блюмкин оказался очень недоволен.

Единственное, что нас заставило пересказать эту дикую историю, — тот прискорбный факт, что в несколько видоизменённом виде она послужила сюжетной канвой для финальной сцены известного телесериала о Сергее Есенине.

Чуть более правдоподобны воспоминания врача «скорой помощи» Казимира Марковича Дубровского, который якобы рассказал некоторые подробности вызова его смены в гостиницу «Англетер» жене, а та, десятилетия спустя, решила, наконец, открыть правду в письме Эдуарду Хлысталову.

Напомним, что (в пересказе жены) Дубровский увидел в номере «Англетера» «следы борьбы и явного обыска. На теле были следы не только насилия, но и ссадины, следы побоев».

Сразу скажем, что Дубровский действительно существовал.

Правда, работал он в 1925 году не врачом, как уверяла его жена, а медбратом.

Был ли он реально в тот день в гостинице, неизвестно: никакими документами это не подтверждается.

Ну, пусть был, не жалко.

Приехал, когда в комнате уже были люди. Горбов работал, кто-то курил, фотографы ходили с места на место, на полу лежал канделябр, за столом лежала тумба, на полу — раскрытые чемоданы. Может, табуретка ещё валялась, пока не подняли. Вот тебе и «следы обыска».

Про «насилие» мы уже писали: обожжённое лицо и порезанные руки вполне могли напугать молодого медбрата.

Вернулся домой и рассказал жене об увиденном.

Жена — спустя 65 лет — начитавшись разоблачений, написала Хлысталову письмо: вот и мой муж, вот и он…

Про то, что муж врачом тогда не был, за эти годы забыла — бывает.

Письма этого, кстати, никто не видел. Мог бы полковник Хлысталов его сфотографировать и опубликовать. К этой женщине съездил бы в гости — интересно же…

Ладно, на́ слово поверим. В любом случае в этом утраченном письме ничего такого нет. Дубровский увидел ту же самую комнату, которую видели в то утро более десятка литераторов, художников, фотографов.

Ещё более анекдотична упоминавшаяся нами ссылка Хлысталова на рассказ хирурга из Тульской области (неназванного), отбывавшего срок в Норильске, которому санитар (неназванный) рассказывал о шифротелеграмме, предписывавшей оперативным работникам распространять слух, что Есенин был английским шпионом и покончил жизнь самоубийством из страха понести ответственность за предательство.

И чего ж не распространили? Все бы поверили.

И напоследок.

Приведённые в одной из брошюр о гибели Есенина «воспоминания» Зои Александровны Никитиной, жены писателя Михаила Эммануиловича Козакова, о том, как она приходила в гостиницу «Англетер», — фальшивка, придуманная автором версии и остающаяся на его совести.

Ещё одна зацепка, которую тащат из версии в версию, — статья писателя Бориса Лавренёва «Казнённый дегенератами», опубликованная уже 29 декабря 1925 года в ленинградской «Красной газете» (№ 315, вечерний выпуск).

Утверждается, что Лавренёв чуть ли не прямым текстом написал о насильственной смерти поэта и едва не назвал его убийц.

Что, конечно же, не соответствует действительности.

Взволнованный и потрясённой смертью Есенина, Лавренёв пишет эмоциональную и, в сущности, несправедливую статью о том, что поэта погубила богема — явно подразумевается его имажинистское окружение в лице Мариенгофа и Кусикова:

«Литературные шантажисты, которые не брезгали ничем и которые подуськивали наивного рязанца на самые экстравагантные скандалы, благодаря которым, в связи с именем Есенина, упоминались и их ничтожные имена. Не щадя своих репутаций, ради лишнего часа, они не пощадили репутации Есенина и не пощадили и его жизни. Дегенерированные от рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина сегодня уже нет. С их лёгкой руки, за ними потянулись десятки мелких хищников, и трудно даже установить, какое количество литературных сутенёров жило и пьянствовало за счёт имени и кармана Есенина, таская несчастного обезволенного поэта по всем кабакам, волоча в грязи его имя и казня его самыми гнусными моральными пытками».