Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Третья знаковая встреча — визит Клюева и Есенина к Гумилёву и Ахматовой.

Уже побывавшему в Африке, воюющему и награждённому Гумилёву всё то, что являли собой Клюев и Есенин, казалось совсем не любопытным.

Что же касается Ахматовой, то Есенин так и не научится всерьёз воспринимать женщин в поэзии — это у него крестьянское; впрочем, Пушкин тоже не воспринимал. Есенин прочёл своё, Ахматова — своё. Играя в деревенского простака, Есенин резюмировал:

— Хорошо, но слишком много про любовь!

— А про что надо было? Про кобыл?

Есенина раздражало: дама, а такие вещи говорит, будто не стесняется совсем. Как муж такое позволяет?

Подумав, Есенин добавил, что в стихах Анны Андреевны «много непонятных слов». На что она ему резонно ответила, что в его стихах слов, известных только в Рязани, куда больше, — и была права.

В октябре Есениным была написана небольшая поэма «Галки», посвящённая отступлению русских войск из Пруссии. Автор принёс её в «Ежемесячный журнал» — не взяли по причине явной антивоенной направленности; при этом всё остальное предлагаемое им публиковали немедленно. Поэма потерялась и по сей день не найдена.

Клюевский настрой был ещё жёстче есенинского.

С изданием книги «Радуница», которую Есенин изначально посвятил, между прочим, не Клюеву, а Городецкому — своему крёстному отцу в поэзии, — ничего не получалось. Тогда возникла идея опубликовать её в провластном издательстве «Лукоморье», специализировавшемся на патриотических книгах. Узнав об этом, Клюев написал Есенину: «Я слышал, что ты хочешь издать свою книгу в “Лукоморье”, — и это меня убило, — преподнести России твои песни из кандального отделения…»

Их с Клюевым солидарность взглядов касательно войны крепилась на общей и объяснимой почве: они знали,　 что основной тягловой силой войны является мужик. Одни пьют за победу, а тащит всё русский крестьянин.

Поэт Всеволод Рождественский вспоминал, как Есенин говорил ему однажды: «Какие стихи мы будем писать после войны? Опять начнутся „розы“ и „мимозы“? И неужели нельзя будет говорить о народе так, как он этого заслуживает? Я так думаю, что ему никто спасибо за эту войну не скажет».

Как Есенину отвертеться от передовой, придумал Городецкий: пойти в санитары.

— Крови боишься?

— Нет, не боюсь.

— Тогда будем пробовать.

Надо было поторапливаться: 27 октября Есенина должны были призвать.

В начале октября Городецкий обратился к уполномоченному по полевому Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143 её императорского величества государыни императрицы Александры Фёдоровны полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану: есть тут у нас один удивительный юноша, жалко было бы загубить такой дар; не возьмёте ли вы его послужить в свой поезд?

Посредничество, однако, шло не только через Городецкого.

Другим человеком, просившим Ломана за Есенина, был… Григорий Распутин.

Сохранилась замечательная записочка Распутина Ломану: «Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным, обогрей. Робята славные, особливо этот белобрысый. Ей-Богу, он далеко пойдёт».

Выходит, Есенин с Распутиным встречался — о чём никогда и словом не обмолвился.

Клюев с Распутиным встречался ранее. Скорее всего, участвуя наряду с Городецким в хлопотах о есенинской службе, Клюев сумел добиться ещё одной встречи с Распутиным. Едва ли общение было долгим. Стихи, быть может, прочитал — одно, два.

Но каков Григорий! Разглядел в «белобрысом» великую будущность. Оказался прозорливее и Горького, и Блока!

У Ломана был свой интерес.

Этот штаб-офицер для поручений при коменданте Царскосельского дворца, полковник лейб-гвардии Павловского полка, одновременно исполнявший обязанности церковного старосты Феодоровского собора, был не чужд искусствам и по-настоящему патриотичен.

Он выступил одним из организаторов влиятельнейшего Общества возрождения художественной Руси, целью которого был отказ от «иностранных заимствований» в пользу «русских образцов». Создание общества лично приветствовал Николай II, заявив о желании быть осведомлённым о его «трудах и успехах».

Распутин и Ломан встречались постоянно, имея общие интересы.

Намерения Ломана были очевидны: он желал иметь возможность влияния на царскую фамилию и русифицировать культурную политику империи. Распутина он видел своим союзником.

Два «парешка» пришлись кстати.

Ломан принял Клюева с Есениным. Гости ему приглянулись.

Сын Ломана вспоминал, что Есенин был «в канареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке».

10 декабря 1915 года в Петрограде в зале дома Общества гражданских инженеров на Серпуховской, дом 10, состоялся первый совместный концерт Есенина и Клюева.

Вступительное слово прозаика Иеронима Ясинского прозвучало не без двусмысленности: «Мужественнее и грознее муза Клюева, женственнее и нежнее муза Есенина. Они точно представляют собой мужское и женское народной души в её поэтических проявлениях… Поэтическая душа Клюева подобна вулкану, который вот-вот изойдёт лавой, но только таинственно бушует и рокочет под крышкой своего кратера; а душа Есенина — цветник благоухающих русских цветов».

Не знаем, осмысленно ли Ясинский предоставил чересчур много возможностей для широкого толкования сказанного им; но, кажется, Клюеву это выступление понравилось больше, чем Есенину.

К тому же Ясинский был не вполне прав.

В стихах Клюева часто слышалось причитание, жалобное и тяжёлое, почти женское, а в Есенине — как раз напротив, мальчишеская хрипотца:

Какая уж тут «женственная муза»!

Сцену Клюев и Есенин, несмотря на прошлый провал, снова оформили под сельский двор. Чем-то они напоминали героиню одного чеховского рассказа, развесившую в гостиной вилы и грабли, — так «народней». И остаётся только удивляться, насколько действительно деревня была далека от города, если сцену, с целью привлечь и удивить горожан, украшали подобным образом.

Оделись поэты в поддёвки и лакированные сапоги бутылками.

В зале, вспоминал мемуарист Лев Клейнборт, было множество «каких-то девиц и молодых людей».

Он же отметил: «…Есенин-чтец ещё не достигал той музыкальной силы выражения, какая у него была впоследствии. Но чтение шло от естества, стихи их покоряли всех. И лица их светились сознанием своего значения».

Сначала выступили Есенин и Клюев, затем их стихи читали приглашённые артисты Малого театра. В дополнение играли гусляры.